Сын детей тропы
Шрифт:
Нат ударил по стренге и завёл тягучий мотив, похожий на тот, что звучал однажды в пустоши.
— Всё уже кончено, Ашша, — сказал Клур. — Идём, я хочу только увидеть, как камень вернётся в лес. Хочу знать, что оставляю тебя в безопасности.
— А потом?..
— Какое «потом» может быть для тебя и меня? Ты хочешь вести мертвеца на Косматый хребет? Смотри, вот порез от твоего ножа — он уже никогда не заживёт. Эта рука больше не поднимется. Если сниму тряпку, которой перевязан, увижу свои внутренности. А чем от меня смердит? Я не чую этого, но ты чуешь. Скажи!
— Но это ещё ты!
— Разве? Прежде между нами был огонь. Мы ненавидели друг друга за это, но устоять не могли. Что осталось теперь, кроме жалости? Я больше тебя не согрею. Эти губы никогда тебя не коснутся. Я бы хотел, чтобы ты помнила меня другим, Ашша, другим, а не этим, которому давно пора лежать в земле!
— Так зачем ты сделал это, как мог? — закричала она ему в лицо. — Почему, почему ты не боролся? Почему дал себя убить, а мне не позволил уйти тоже?
— Почему... — задумчиво сказал Клур. — Потому, что был глупцом, а тебе не обязательно. Всё этот камень... Думал, для Свартина нет другой свободы, кроме смерти, и когда вы пришли в город, я понял: вот она, достойная смерть в схватке с врагом. Не болезнь, не безумие. Как я мог поспешить и не проверить, что камня у него больше нет? Может, его разум вернулся бы со временем? Я отнял его жизнь, отнял тогда, когда он избавился от проклятия, и этого себе не прощу. Тогда, в том бою... может, я не верил, что он отплатит мне тем же. Может, чувствовал, что заслужил. Я и второй раз не стал бы защищаться, Ашша. Я устал от своей жизни, а другой у меня нет.
Она опустила голову, и он обнял её за плечи.
— Ну, ну, не грусти! У нас есть ещё эта дорога, идём.
Так они и пошли не спеша, и чёрный рогач, кивая головой, шёл за ними.
Старый охотник хотел сплюнуть, но поморщился и проглотил плевок. Тоже побрёл следом, ведя своего зверя в поводу.
— Ты из свободного племени, — негромко сказала Хельдиг, глядя перед собой. — Наш лес не придётся тебе по душе. Твой дом рядом, ты можешь идти.
— Я не думал, что ты станешь гнать меня, — сказал Шогол-Ву. — Я шёл с Натом, дал клятву его вести, и доведу, а до остального мне дела нет. Если Свартин сумел уйти, то и меня не остановят.
Рогачи пошли — он даже не помнил, трогал ли поводья. Лес приближался — уже не туман, а отдельные стволы. Ветви, всегда голые, покачивались, приветствуя, отпугивая или то и другое сразу.
— Я не думал, что ты погонишь меня, — повторил Шогол-Ву.
— А разве ты сам не хочешь уйти? Я знаю, как живёт твоё племя: вы свободны, не зря вы дети тропы. Дороги Раудура зовут вас и уводят в путь. Вы неистовы и в любви: ваши мужчины не отдают сердце одной женщине...
— Мы не знаем любви.
— Тогда я и вовсе не понимаю, о чём ты сожалеешь.
— Я не думал, что ты захочешь меня прогнать, — сказал Шогол-Ву, и это было всё, что он мог сказать.
Но Хельдиг вдруг улыбнулась и опустила голову ему на плечо.
— Как он сказал? У нас есть ещё эта дорога...
У границы белого леса время замерло. Всё застыло: занесённое копыто рогача, брызги мокрой грязи, летящая сверху
И копыто упало, брызги разлетелись, ветви поплыли. Телега, скрипя колёсами, миновала первые деревья. Мир не изменился, и можно было дышать. И Нат за спиной рассмеялся.
Шогол-Ву обернулся: Нат лежал, раскинув руки, между мертвецами и нептицей, глядел вверх и улыбался широко. Оттуда, сверху, лился шёпот.
На деревьях, что прежде казались голыми, теперь шумела листва, туманная, прозрачная. Один лист слетел — и растаял на глазах, не коснувшись земли.
— Это души, — ответила Хельдиг на невысказанный вопрос. — Они всегда здесь.
Пёс, залаяв коротко, спрыгнул с телеги и пошёл обнюхивать деревья, оставлять метки.
— А это вожди прошлых лет? — спросил Нат, садясь и указывая пальцем, впервые за долгое время спросил осмысленно. — Во, и этот тоже?
Хельдиг повела бровями — то ли хмурилась, то ли нет.
— Зверя они простят.
Нептица тоже сошла на землю, волоча крыло и прихрамывая. Пройдя несколько шагов, она легла и обернулась на людей. Уронила голову со вздохом.
Тут над травой старого года разлилось сияние, поднялись головки тёмных сухих цветов, зашевелились, как живые, опавшие сучки и обломки ветвей, и пересветыши, длиннохвостые и рогатые, засновали вокруг.
Глаза нептицы расширились, когти сжались, царапая землю, и она прыгнула. Пересветыш развалился в её клюве и погас, падая в траву, но каждая половинка тут же стала новым зверьком. Нептица вскрикнула и прижала одного лапами. Склонившись ниже, взглянула осторожно и недовольно фыркнула: свет погас, остались только сучья, иссохшие стебли и мятый цветок.
Нептица отошла и загребла землю, а за её спиной пересветыш снова встал, умывая мордочку.
Заметив, что на неё смотрят, нептица опустила голову и побрела, распустив крыло, но это было не то крыло.
— Чего это с ней? — спросил Нат. — Я и не заметил, когда ей досталось. Мне что-то было так худо...
— Она притворялась, — объяснил Шогол-Ву и Нату, и самому себе, упирая руки в бока. — Притворялась, чтобы ехать на телеге. Хвитт...
Нептица прислушалась и, видно, поняла, что её хитрость разгадали. Хлопнув крыльями, скакнула в сторону и погналась с псом взапуски между стволов.
Белые рогачи фыркали и били копытами. Они будто сбросили усталость, оказавшись дома, вскинули головы и тоже бежали бы куда глаза глядят, если бы не упряжь.
Клур смотрел, улыбаясь, и всё ещё держал Ашшу-Ри за плечи, а она не противилась.
— Пересветыши расскажут, что мы пришли, — сказала Хельдиг. — Если кто-то хочет уйти, лучше сейчас, пока не поздно.
— Здесь я хочу остаться, — сказал Клур. — Я чувствую, моей душе тут место. Ашша, пришло тебе время отпустить меня.
— Я буду навещать тебя, — откликнулась она и, вскинув голову, посмотрела на дочь леса. — Буду приходить, и меня никто не остановит.
— Нет, ты не поняла, не этого я хочу. Освободи мою душу, ей тяжело в этом мёртвом теле.