Сын детей тропы
Шрифт:
— Я не хочу! — вскричала женщина, вырываясь. — Не хочу! Разве это тяжкий грех? Все так говорили!..
— Я всё сказал, — кивнул храмовник стражам. — Начинайте.
С шеи женщины сняли верёвку с петлёй, на которой её волокли, и надели другую, закреплённую на перекладине.
— Легер!.. — надрываясь до хрипа, закричала она. — Как ты можешь молчать и смотреть, как вы все можете?.. Я раскаиваюсь, я раскаиваюсь! Этого довольно, отпустите!.. Не надо!
Клур что-то сказал, рванулся из пут, но храмовник не обернулся, будто не
Крик сменился мычанием и оборвался, но отголосок его всё летел над площадью.
Люди молчали, отворачиваясь. Глядели в стороны и на мокрый камень двора, где собирались уже лужи, — куда угодно, только не на помост и не друг на друга.
Загрохотало долго и раскатисто, заглушая другие звуки.
Стражи отошли, оставив безвольное тело качаться в петле. Казалось, полуоткрытые глаза смотрят на каждого по очереди.
— Да идёшь ты? — зло и напугано воскликнул Йерн. — Иди!
Нат упал на колени, забыв, что должен притворяться и держать верёвку, опёрся ладонями на мостовую, и его вывернуло. По счастью, кроме братьев Йокеля, никто не глядел.
— Вот он, знак, что богам угодна эта жертва! — воскликнул старый храмовник, воздевая руки к грохочущему небу. — Вот знак! Теперь ты, убийца.
— Ты сам убийца! — зарычал на него Клур, дёргаясь в путах. — Боги не этого хотят! И если я прав, пусть они явят чудо и вернут мне глаза.
Старик рассмеялся ему в лицо.
— Ты всё так же слеп! На что ты надеялся?..
— Я вижу! Вот, я вижу тебя. Храм — я смотрю на храм. Люди, что стоят вон там, призываю вас в свидетели!
Толпа застыла.
— Ты лжёшь! — в ярости вскричал храмовник. — Ты слышал шум!
— Под навесом белый зверь, он хочет выйти, но ему не нравится вода. По левую руку от зверя статуи Трёхрукого, две, и одна не закончена. Это я тоже услышал? Как тебе этот знак, старый ворон?
— Значит, ты и не был слеп! Ты всё видел и смеялся над нами!
— Тогда вот что! — воскликнул Клур. — Дай мне повисеть в петле, сколько сочтёшь нужным, а потом опусти на землю. До тех пор никого не убивай. Если я встану живым, ты признаешь, что это воля богов, и дашь нам уйти, и больше никого не тронешь!
— Безумец! — вскричал храмовник. — Будет тебе петля, и ничего кроме петли! Ради такого, как ты, боги не пошевелят и пальцем!
— Дай клятву, что если я встану, ты отпустишь нас!
Они стояли друг против друга, скалясь, как разъярённые звери, и все, кто был на площади, смотрели и молчали.
— Или ты боишься, что будет так, как я говорю? — усмехнулся Клур. — Боишься давать обещание, ведь прав могу оказаться я, а не ты!
— Чего мне бояться? Я, Анги Глас Богов, отдал жизнь служению! То, что ты говоришь, насмешка над богами, и в этом участвовать я не желаю! Соглашусь, значит, признаю, что верю в безрассудство богов. Довольно слушать эти речи, в петлю
Клура потащили по ступеням. Он упирался, рвался из чужих рук, крича:
— Я встану, вот увидишь! Встану и заставлю тебя пожалеть!
Бежать нужно было сейчас, но Нат всё так же стоял на коленях, лицом к мостовой, и не слышал, не видел ничего вокруг. Страж тянул его и не мог поднять.
— Гляди, а ведь он правда верит, что боги ему помогут, — пробормотал Йон, глядя только на помост, где Клуру на шею уже набрасывали петлю.
— Остановитесь! — взлетел над толпой женский голос. — Как вы смеете!
Люди расступились, не пытаясь задержать, и на площадь выбежала Ашша-Ри. Накидка сползла и больше не скрывала ни перьев в её волосах, ни полосы на лице.
— Как вы можете! — гневно вскричала она, обращаясь к ним всем — к стражам и храмовникам, к горожанам, к Анги Гласу Богов, так и застывшему со вскинутой ладонью. — Вы, знающие матерей! Что вы устроили в божьем месте? Так нельзя! Если боги сегодня плачут кровью, то из-за вас!
— Уходи отсюда! — зарычал Клур, пытаясь освободить руки. — Пошла вон! Убирайся!
Но она, не слушая его, взлетела на помост, обойдясь без ступеней. Толкнув, сбила с ног опешившего стража. Второй опомнился, но тут же и отступил подальше от блеснувшего ножа. Сам был без оружия — оно не требовалось, чтобы удерживать связанного пленника — и связываться не пожелал.
Однако нож предназначался не ему. Охотница поддела верёвки на руках Клура, рванула их.
— Что уставились? Взять её, взять! — завизжал старый храмовник, указывая рукой, и на губах его выступила пена. — Взять её, бесчестную!
— Нат! — позвал Шогол-Ву. — Поднимайся, ты должен подняться!
Он толкнул упавшего ногой, но тот лишь застонал.
К помосту спешила стража. Они поняли наконец, что дочь детей тропы не поднимет против них оружия в этом месте, и набросились всем скопом. Клур отшвырнул одного — тот, коротко вскрикнув, упал, цепляясь за висящих мертвецов. Ударил второго, и тот, запрокинув голову, рухнул с помоста спиной вперёд.
Но петля на шее держала, как цепь, и не дала уклониться. Ему заломили руки, повисли по двое, трое — теперь он едва стоял. Ашшу-Ри схватили и грубо поволокли прочь, как жестом велел старик.
Она извивалась всем телом, лягалась и кричала:
— Вы гнилое племя, племя трусов! Вы предаёте своих вождей, предаёте богов! Пойдёте на любую подлость, чтобы спасти свои жалкие жизни! Вы всё равно умрёте, — все умрут, но вы умрёте подлецами!
— К храму её, повесить на балке! — воскликнул старик. — Её первую, и заставьте её замолчать!.. Все, кто не верил, что Чёрный Коготь пал так низко, уверьтесь: мои слова не лживы! Вот она, женщина из выродков, с которой он делил постель, не обойдя храмы! Убийцам и осквернённым не место среди людей, так пусть она висит в петле, а он — он пусть смотрит, а после отправится за ней!