Сын капитана Алексича
Шрифт:
Он проводил директора до дверей, а вернувшись, сказал:
— Придется, все прочитать, ничего не поделаешь.
— Что такое? — спросила Мария Михайловна. — Чего он приходил?
— Написал диссертацию и просит меня прочитать ее, дать в частном порядке заключение.
Мария Михайловна осталась верна себе:
— Я видела в ГУМе точно такие папки.
Отец засмеялся:
— Чудак ты у меня, Маша…
А у Толи окончательно отлегло. Как бы там ни было, но о многом пришлось
Отец был человек обязательный. В тот же вечер он начал читать диссертацию директора.
Это была объемистая рукопись с длинным, витиеватым названием: «Проблемы товарищества, дружбы и долга, характерные для мировоззрения молодежи в период строительства нового, бесклассового общества».
Как-то, когда отца не было дома, Толя и Валя полистали диссертацию, пробовали почитать, но так ничего и не поняли.
Валя сказала с уважением:
— Наш Платон Сергеевич, наверное, очень умный…
— Кто его знает, — уклончиво ответил Толя.
Директор, должно быть, и в самом деле был очень умный, — ведь только поистине умные люди пишут сложно и непонятно для всех.
Но спустя несколько дней отец сказал:
— Ну и галиматью же написал наш уважаемый Платон Сергеич!
— Неужто? — вскинулась Мария Михайловна и добавила с сожалением: — А так, по нему и не скажешь.
— Почему не скажешь? — спросил Толя.
— Такой солидный и представительный человек, — сказала она.
Отец усмехнулся:
— Типичный графоман, да еще наукообразный, самый опасный тип графомана.
— Папа, что такое графоман? — спросила Валя.
Отец внезапно нахмурился и обвел дочь и сына взглядом.
— Вот что, — строго сказал он, — я вас обоих весьма серьезно и настоятельно прошу — никому ни слова. Понятно?
— Понятно, — охотно отозвалась Валя, ровно ничего не поняв. — Конечно, понятно.
Отец недовольно поморщился:
— Я имел неосторожность высказаться при вас, так что очень, очень прошу…
— Все понятно, — прервал его Толя.
Он-то понял все сразу. Платон Сергеевич написал очень плохо, но они, он и Валя, не должны никому говорить об этом. Папа так хочет, так и должно быть.
В глубине души Толя был доволен: он не любил директора, и никто его не любил. Директор был заносчив, груб, мог оборвать, не дослушав; по всякому поводу вызывал родителей в школу и потом долго и нудно разглагольствовал о долге семьи, обязанной совместно со школой помогать делу воспитания подрастающего поколения.
Как все ограниченные, приверженные внешней суете люди, он изъяснялся крайне высокопарно, с учителями держал себя надменно, а с представителями роно и с другим каким-либо начальством —
— Папа ему выложит, — с удовольствием сказал Толя Вале. — Он его разделает как надо!
— А мне его жаль, — сказала добросердечная Валя.
— Почему тебе его жаль?
— Смотри, какая толстая папка, сколько времени он ее писал?
— Пусть не будет наукообразным графоманом, — сказал Толя и злорадно засмеялся еще и оттого, что усвоил и сумел к месту применить новое, незнакомое раньше слово.
Спустя десять дней директор явился к ним снова.
Толя открыл ему дверь, с наслаждением посмотрел на его круглые, самодовольные щеки.
«Сейчас получишь, — подумал Толя. — Вот погоди немножко…»
Отец встретил директора в столовой. Радушно протянул ему обе руки:
— Рад вас видеть, дорогой мой… — Широко улыбнулся. — Поздравляю! На мой взгляд, превосходно!..
Лицо директора просияло, и он больше, чем обычно, стал похож на быстро вытянувшегося подростка.
— В самом деле? — дрогнувшим голосом спросил он.
— Превосходно! — повторил отец. — Если хотите, я могу даже быть оппонентом на вашей защите.
Директор вынул платок из кармана и словно соринку смахнул со щеки.
— Слова человеческие, — растроганно начал он, — слова человеческие слишком бедны, чтобы выразить…
— Да что вы, — прервал его отец, — будет вам. Идемте ко мне, я уже написал отзыв…
Толя молча, в изумлении, переводил глаза с директора на отца. В голове его никак не могло уложиться: значит, отец говорит заведомую ложь?
Но почему? Зачем ему это нужно?
Он ловил взгляд отца, один только взгляд, но отец, как нарочно, ни разу не посмотрел на него.
Потом директор, счастливый и окрыленный, вышел из кабинета со своей папкой. Михаил Федорыч провожал его.
— Поверьте, никогда не забуду, — сказал директор.
— Помилуйте, — сказал отец.
— Нет, нет, — директор прижал к себе свою папку. — Слова человеческие не в силах выразить мои чувства…
— Полноте, — сказал отец.
Толе подумалось, что оба они играют в какую-то нехитрую, известную обоим игру.
Щелкнула дверца лифта. На площадке показалась Мария Михайловна.
Она сощурила близорукие глаза, узнала директора, с неприкрытым испугом воскликнула:
— Опять вы? Что случилось?
Отец усмехнулся мягкой, снисходительной к женским слабостям усмешкой:
— Моя жена в своем репертуаре…
— Что вы, — ласково заверил директор, — ничего не случилось, все в полном порядке.
Улыбаясь, прижимая к груди свою папку, он еще раз поклонился отцу и зашагал по лестнице вниз.