Сын скотьего Бога(CИ)
Шрифт:
Волх задумчиво посмотрел на озеро. Глубокое получилось. Нигде не торчит ни печного остова, ни уцелевшей крыши… Свои, враги — все похоронены под водой.
— Мы возвращаемся в Словенск, — объявил он.
Решение князя застало новгородцев врасплох. С одной стороны, в глубине души каждый всегда мечтал вернуться. С другой стороны, возвращение угрожало свободе, к которой все привыкли.
— И что, в Словенске я снова на пирах прислуживать буду? — сдвинул брови один из бывших челядинцев.
— Пусть Словен не ждет, что я ему в ножки поклонюсь! — надулся Клянча.
—
— А то и дружину против нас выставят, — добавил кто-то.
— Мы не будем никому кланяться и никого бояться, — заявил Волх. — Словенск — наш город. Он принадлежит нам так же, как нашим отцам. Им придется подвинуться и принять нас. Мы покидали город детьми, а вернемся воинами. Словен наслал на нас наемников, но мы их победили. И пусть кто-нибудь из русов рискнет это оспорить! Словену придется с нами считаться. А если нет — мечи решат, что в городе хозяин. После всего, что случилось, я уже никого не боюсь. А вы?
Волх потряс в воздухе своим мечом, и дружина повторила его жест, одобрительно загудев.
— Я хочу сказать еще вот что, — продолжал Волх. Он был очень спокоен и уверен в себе. И слова, которые раньше задушила бы застенчивость, сейчас выговаривались сами собой. — Всех, кто выжил этой ночью, я считаю своими братьями. А всех, кто погиб, — оплакиваю, как братьев. Кем бы вы ни были раньше — челядью или слугами, — теперь все вы — моя дружина. Я никогда не забуду ни этой ночи, ни тех пяти лет, когда мы с вами строили свой собственный город. Я никогда не смогу относиться к каждому из вас так, будто всего этого не было.
Дружинники смущенно замялись и заулыбались. Но никто не принял слова молодого князя за пустую болтовню. Слова стоили дорого, ими не привыкли бросаться. Они прозвучали — значит, так тому и быть.
— Ну ты это… Волх Словенич… — пробасил Клянча. — Вот уж не думал я, что среди моих братьев князья объявятся!
— Мичура, к тебе это тоже относится, — сказал Волх, поднимая глаза на пожилого дружинника. — Если ты хочешь…
— Буду звать тебя братом, — кивнул Мичура, — и стоять как за брата.
И Волх повел своих побратимов обратно в Словенск. Он не оглядывался. А потом и оглядываться стало не на что: деревья сомкнулись позади отряда плотной стеной.
Странный был это путь… Никто не забыл, как пять лет назад они замерзали посреди зимнего леса. Сейчас все было иначе. Лес был полон дичи, грибов и ягод. Он предоставлял путникам для ночлега уютные поляны. Хищные звери крались вслед неслышными телохранителями. И каждая птица или белка готовы были подсказать, в какой стороне находится река.
Тихая и молчаливая, Ильмерь с загадочной полуулыбкой шла с другими женщинами — пока Волх не поравнялся с ней и не взял ее за руку.
— Ты вернешься к Словену? — спросил он, когда они как-то незаметно отстали от остальных.
Ильмерь обиженно высвободила руку.
— Ну, если ты этого хочешь… Тебе, наверно, так будет удобнее…
— Мне? — вскричал Волх. — Мне нет. Но ты всегда
— Ну, а теперь не хочу, — заявила Ильмерь. И сама взяла Волха за руку.
— Я буду просить Словена, чтобы отпустил меня, — серьезно сказала она.
— Если он не согласится по-хорошему, я все равно тебя не отдам! — упрямо насупился Волх, но тут же спохватился: — Впрочем, это тебе решать.
— Хватит уже! — Ильмерь сердито шлепнула его по плечу. — Я все решила.
И приподнявшись на цыпочки, она что-то быстро-быстро зашептала на ухо Волху.
К ночи сделали привал на ночлег и ужин. По лесу далеко разносился запах жареной дичи, уютно потрескивали костры. Когда совсем стемнело, на небе словно кто-то опрокинул огромное лукошко с алмазной пылью — столько высыпало звезд. Костры догорели, огонь в углях еле теплился, тихие ночные разговоры смолкли, раздалось сонное сопение и храп.
Две фигуры, явно сговорившиеся заранее, одна за другой, скрылись в лесу.
Счастье очень трудно распознать, когда оно с тобой происходит. Это потом вспоминаешь с грустной улыбкой: эх, как же счастлив я был тогда! Так и Волх не пытался собрать свои чувства в охапку. Он пропадал в блаженном безмыслии — в нем тонули тяжелые воспоминания и тревожные думы о будущем.
— Здесь, — шепнула Ильмерь. Скрестив руки, она через голову стянула рубаху, и звезды тут же окутали ее тело тончайшей сияющей сетью. Она была так прекрасна, что к ней страшно было прикоснуться. Но губы, которыми Волх бредил столько лет, уже открывались в нетерпеливом вздохе, и грудь становилась невыносимо тяжелой, как яблоко, готовое сорваться с ветки…
Волх протянул руку — и дотронулся до ее груди самыми кончиками пальцев. Я — богиня, усмехнулась Ильмерь. Он благоговеет передо мной, он боится, что я вдруг исчезну, как призрак. Он мой раб, он глупый неумелый мальчишка, ну чего же он тянет, я не могу больше ждать!
Волх не позволил Ильмери упасть на колени. Подхватив ее, ослабевшую от желания, он еще мгновение вглядывался в бледное лицо, а потом вместе с ней опустился на сырой мох, на еловые иголки, шишки, сердитых муравьев и сухие ветки, но вся эта мелочь уже не существовала для них обоих. Только торжественные и молчаливые верхушки деревьев, только венчающие их звезды, только могучее тело земли.
Краткий сон уже перед самым рассветом — и снова в путь. Улыбка Ильмери становилась еще загадочней, лицо бледнее, а глаза — больше. Волх спотыкался о каждый корень и не замечал, что только ленивый в отряде не потешается над ним. Ну, разве что Бельд с сомнением качал рыжей головой. Да и то потому, что заметил еще одно побледневшее за ночь лицо. Сайми шла, хмуро глядя перед собой, — как будто тоже всю ночь не сомкнула глаз…
Так прошло еще два дня и одна ночь. На исходе третьего дня перед отрядом блеснула река. Дружина Волха вышла на берег Мутной, где грустила одинокая русская ладья. Вряд ли русы оставили ее из благородства, чтобы противник тоже смог переправиться через реку. Скорее всего, их малочисленному отряду было не управиться с пятью кораблями.