Шрифт:
Глава 1
Открыть глаза. Как же этого хотелось всё это время. А сколько это – «Всё это время?» – и почему я здесь? И где, Эль Диабло побери, «здесь»? И что я делаю здесь? Скрежет тормозов, удар… Помню ещё какие-то крики… Кричали, что кто-то мёртв. Потом я слышал: «Он жив! Жив!». Наверное, это было про меня. Они меня куда-то понесли… Боль… А потом… Потом ничего. Скорее всего, я в больнице. В больницу же привозят тех, кто попал в аварию? Я же пострадал в аварии? Да. Наверное…
«Уно, дуэ, трес…» Говорил ли я это вслух? Не знаю. Может быть. Но после того как темнота сменилась размытым белым пятном, я понял, что это свет.
«Сеньор… Сеньор!» Приятный женский голос раздавался откуда-то чуть левее меня. Я уже смог отчётливо рассмотреть лампу на потолке – белом с едва заметными серыми разводами и успел подумать о том, что зрение я, видимо, не утратил. Это хорошо.
«Вы меня слышите, сеньор?». Это тот же голос. Я попробовал повернуть голову туда, откуда шёл звук. Звук! Голос! Я ещё и слышу! Ну, что же – отлично! А вот шея болит. Повернуть голову сложно.
– Сеньор. Вы меня слышите?
На этот раз голос звучал намного отчётливее. А ещё, наконец, я смог её рассмотреть. Миловидная девушка с бронзовым оттенком кожи. Вполне симпатичная. О! Я думаю о девушках? Значит, я мужчина. В этом я и не сомневался. Вопрос другой – кто я? Как давно здесь? Как меня зовут?
– Вот так, вот так, осторожнее, сеньор, чуть повыше…
Милашка оказалась довольно крепкой – я почувствовал как она приподнимает мою голову и поправляет подушку. А если это не она сильная, а я очень ослаб? Сеньорита приподнялась со стула возле моей кровати, куда-то отошла, а потом был звук льющейся воды. Действительно! Я хотел пить. Она подошла ближе, и я потянулся губами – сухими как песок в предгорьях зимой – в ту сторону, где она держала стакан и почувствовал, что мои губы коснулись какой-то ткани.
– Сейчас я уберу бинт с лица, чтобы Вам было удобнее пить, – сказала она.
Бинт? На лице у меня бинты? Интересно, а зачем? И что у меня с руками и ногами? Мозг посылал импульсы конечностям, я пробовал шевелить пальцами – если они на месте, то и остальное на месте. Наверное, так? Вроде бы да – пальцы шевелились.
«Доктор Роблес», – медсестра, видимо, говорила по телефону где-то в стороне – я не мог её сейчас видеть, – «пациент код «ноль-девять» пришёл в себя. Да! Не ошибаюсь. Скорее сюда!»
Какой ещё, Эль Диабло побери, код? Какой «Ноль-девять»? Почему не по имени? А как меня, действительно, зовут? Я прикрыл глаза и почувствовал, что хочу спать. Просто спать. Обычным сном. Сколько я этого не делал? И что это было? Кома? Наркоз? Как долго? Руки-ноги вроде бы на месте, язык начинал оживать, и я даже подумал о том, как бы неплохо было коснуться языком этой медсестрички. Значит, что-то ещё тоже оживало. А вот улыбнуться получалось с трудом. Ну, да… У меня на лице же бинты. Но что это ерунда – «Код «ноль-девять?». Я почувствовал, что произношу это вслух:
– Что… за… код…
Напряжённое личико медсестрички нависло надо мной. А у неё симпатичные глазки в форме миндаля. Только чёрные.
– Доктор Роблес Вам всё объяснит. Наверное, объяснит. Должен объяснить.
Проклятье. Какая слабость. Я почувствовал как проваливаюсь куда-то. Во что-то мягкое. В голове было приятное головокружение.
Глава 2
Белый двухэтажный особняк времён испанских колонизаторов был расположен в тихом лесном массиве в окружении махагониевых деревьев. На лужайке перед зданием – клумба с ухоженными орхидеями. Яркими и разноцветными как всё в Южной Америке. Дон Серхио Рамон Тапиа – пятнадцатый
Пока Серхио Тапиа, облачившись ранним утром в шёлковый халат с восточным орнаментом, чистил зубы, в его спальне, украшенной портретами знаменитых испанских генералов, аккуратно расположился невысокий, круглолицый и суетливый Базиле Годой – дежурный сотрудник Службы Президентского Протокола. Сегодня он должен был сопровождать Президента Тапиа во время его поездки в отдалённую южную провинцию Сан-Пабло на границе с Боливией.
Точнее, это была даже не поездка, а полёт – ездил дон Серхио в те провинции, которые находились не более чем в 120 километрах от Уль-Трухильо – столицы Умбрии. Город был расположен на севере страны, а провинция Сан-Пабло – на юге. Туда и в пару соседних регионов дон Серхио обычно летал на президентском «Эль Уракане». Так он обычно называл «Эмбрайер» бразильского производства, сделанный по индивидуальному заказу – с отдельным отсеком для Президента и ещё семи человек человек. Хвостовая часть была способна вместить два десятка пассажиров. Обычно там летали журналисты и чиновники, которые не были удостоены чести сидеть рядом с доном Серхио в носовой части «Эль Уракана». Между двумя отсеками был ещё хозблок с четырьмя сиденьями. Там – возле хлопочущих стюардесс иногда во время таких полётов молча с важным видом восседал Базиле Годой.
– Ааа, это Вы, сеньор Базиле?
Женский голос вернул в реальность Годоя, сидевшего на краешке стула из венге и смотревшего бессмысленным взглядом на папку с документами. Но перед сеньором из службы протокола стояла вовсе не донья Эльза – жена дона Серхио, а юная Вера Сантьяго – председатель молодёжного парламента Умбрии. Зачем этот самый парламент был нужен в принципе, если существовал и обычный, сеньор Годой не понимал. Но догадывался, что так большому североамериканскому соседу намекали на наличие демократии в стране.
Пока сеньорита Вера, нисколько не стесняясь пристального взгляда Базиле Годоя, затягивала пояс коротенького халата, из ванной комнаты вышел дон Серхио, и, увидев чиновника из службы протокола, гневно спросил:
– Ты чего здесь делаешь? Обалдел что ли?
– Так дон Серхио, Вы же сами вчера звонили, говорили зайти перед поездкой и ничего не стесняться. С документами. Вот, принёс.
Базиле Годой пытался поднять папку и неожиданно уронил стопку бумаг, которые он принёс Президенту Умбрии.
– Совсем обнахалели! Пошёл вон, – гневно прервал своего подчинённого Серхио Тапиа.
Дон Серхио был худощавым мужчиной пятидесяти с небольшим лет с холодным взглядом, орлиным носом и тоненькими седеющими усами. Он был выше на голову пузатого Годоя, который неловко ползал по полу, собирая документы под заразительный смех сеньориты Веры.
Протокольщик собрал бумаги и умудрился два раза споткнуться на пути к выходу из спальни, глупо улыбаясь и бормоча извинения как на государственном испанском, так и на языке своей народности, в котором для дон Серхио были знакомы разве что только приветствие, слова благодарности и старинный тост.