Сюзанна и Александр
Шрифт:
— Но вы не поняли. Не поняли, до какой степени вам повезло. К побежденному противнику вы потеряли интерес. Ведь уже не было надежды на азарт и острые ощущения. Но вы их снова обрели, когда я вернулась в Париж, когда я снова стала богата и независима, когда вы узнали, что у меня есть муж… Ну, не так ли? Бедняга, вы предпочли бы убить меня, но не дать мне возможности быть счастливой.
Мои руки мягко скользнули по его плечам. Он сделал попытку резко оттолкнуть меня, но, едва его пальцы коснулись моих обнаженных локтей, он отказался от своего намерения, и я испытала мстительное
— А ведь вы мне нравились когда-то. Очень нравились. Я ночи не спала из-за вас… А вы так долго, целые недели, не приходили. Какая ошибка с вашей стороны! Как дурно вы потратили это время!
Он сильно, резко схватил меня за плечи, почти прижав к столу, и поднялся со стула. Взгляд его в этот миг был просто бешеный.
— Черт возьми, ты пришла продаться… Я сразу это понял. Ты едва вошла, а уже вела себя, как кошка. Ты сильно изменилась.
— В чем?
— Раньше ты не продавалась.
— А какая разница? Я все та же. Если бы я была такой тогда, разве не облегчило бы это вам задачу?
Я заметила, что он мне говорит «ты», как шлюхе, и злая усмешка тронула мои губы. Наши лица почти соприкасались. Я прошептала, касаясь губами его щеки:
— Вы изменились тоже… Куда делся тот мужчина, который мне нравился? Будьте же мужчиной, господин банкир! Умейте купить женщину, когда она продается!
Настоящий призыв, страстный и томный, вибрировал в моем голосе, да и вся я была в этот миг дрожащей, истомленной и жаркой, как воплощенное желание. Все мое тело, гибкое и сильное, просто дышало страстью. Я заметила, что подозрительности больше не под силу удерживать Клавьера. Взгляд его был жадно прикован к моим полуоткрытым губам, его колено протиснулось между моих ног, его руки коснулись моей груди.
— Тысяча чертей… — пробормотал он, словно прощаясь с последними колебаниями. — Тысяча чертей, а почему бы и нет…
Он все сильнее откидывал меня назад и почти рвал на мне одежду. Его рука, зарывшаяся в мои волосы, запрокидывала мне голову. Он прильнул к моим губам таким бешеным, жадным, терзающим поцелуем, словно в этом поцелуе воплотилась вся сила его желания и ненависти. В этот миг я осторожно высвободила свою руку, дотянулась до графина, с усилием подняла его и, резко отстранившись, вылила его содержимое на голову Клавьера.
Это был настоящий холодный душ. Я зло расхохоталась. Для меня не было ничего смешнее и отвратительнее теперешнего вида Клавьера: мокрого, на миг ослепленного, даже жалкого. Он сделал шаг ко мне, в его глазах полыхнула такая ярость, что я мигом отскочила и угрожающе коснулась веревки звонка.
— Ну-ка, стойте на месте! Не то я живо позвоню, и все увидят вас в столь неприглядном виде.
Глаза мои метали молнии. Вот теперь я считала возможным вести себя с ним естественно: резко, враждебно, грубо. Губы мои были сжаты, а вся фигура выражала такое презрение и ненависть, что, видимо, не только моя угроза, но и мой вид удержали Клавьера.
— Клянусь
— Честное слово, это становится утомительным, — сказала я. — Надо поскорее заканчивать этот разговор.
— Разговор? Моя дорогая, вы не уйдете отсюда. Вы уедете. Но только в полицейской карете.
Как бы я к нему ни относилась, сила его самообладания меня поразила. Я только что посмеялась над ним, унизила его как мужчину, а он, можно сказать, даже бровью не повел. Ожидая куда более яростной реакции, я была слегка озадачена. Но стоило ли придавать этому значение?
— Если я уеду в полицейской карете, вы, сударь, уедете со мной, ибо я не доставлю вам удовольствия видеть за решеткой меня одну. И предупреждаю вас, мой приговор не будет так суров, как ваш.
— Что это с вами? Вы вздумали угрожать мне?
— Возможно, и так. Я принесла вам письмо.
— Еще одна уловка? Я вам клянусь, что…
— Не клянитесь, — сказала я язвительно. — Письмо от его превосходительства министра иностранных дел, и я, как старый друг, очень советую вам его прочитать.
Я протянула ему конверт. Взъерошив мокрые волосы полотенцем, он с усмешкой взял его и некоторое время вертел в руках.
— О ком вы говорите? О Талейране?
— Да.
— Вы знакомы с ним?
— Очень близко.
— Занятно… И что же, он просит за вас? Я никаких просьб удовлетворять не желаю.
— Он не просит, — бросила я презрительно. — Он лишь напоминает вам о вашем прошлом. Интересно, под каким псевдонимом значится ваше имя в картотеке на Даунинг-стрит, десять?
Его лицо исказилось, стало на миг таким злобным, что я испытала легкий страх. Клавьер быстро вскрыл конверт и пробежал письмо глазами. Шумный вздох вырвался у него из груди. Комкая бумагу, он подошел к камину, нашел огниво и трут и зажег свечу. Не говоря ни слова, он поднес письмо к пламени и наблюдал, как оно горит. «Талейран как в воду глядел, — подумала я. — Клавьер первым делом обратился к огню».
Наступило долгое молчание. Клавьер глядел куда-то вдаль, его глаза были устремлены за Сену, а сам он тяжело опирался на камин. Я впервые заметила, что он стал дороднее, чем прежде. Дороднее и как-то массивнее. Сколько ему лет? Сорок? Да, сорок или около этого.
— Флора была права, — сказал он наконец.
— В чем?
— В том, что вам кто-то покровительствует. Без важного покровителя вы не смогли бы так легко попасть в парижское общество и получить столько приглашений на все приемы.
— О, ваша Флора была права, — согласилась я любезно. — Жаль только, что ей не хватило ума понять, что я и без покровительства кое-чего стою.
— Вы говорите о покойнице, сударыня! Потрудитесь хотя бы подбирать слова.
Ни один мускул не дрогнул на моем лице.
— Флора сделала мне немало зла. Но своей смертью она причинила мне куда больше неприятностей, чем жизнью. Так что не пытайтесь остановить меня лицемерными упреками. Жива Флора или мертва — безразлично; и тогда и сейчас я сказала бы, что она была довольно мерзкой женщиной, к это сущая правда.