Сжигая запреты

Тодорова Елена

– Переломы рук и ног. Девять треснутых ребер. Разрывы трех селезенок, двух почек, печени, двух легких, двенадцатиперстной кишки, мочевого пузыря… – перечисляет неспешно и достаточно хладнокровно, как я догадываюсь, общие травмы всех троих подонков. – А у тебя руки целые. Костяшки не сбиты. Только синяки на ребрах ладоней. Как так?

Сглатываю и отвожу взгляд.

– Знаешь же, как. Зачем спрашиваешь?

– Да. И это знаю. Просто хочется, чтобы ты больше делился.

– Постараюсь, – выдыхаю и поднимаюсь.

– Парочку

приемов покажешь, ниндзя? – прилетает уже в спину.

– Нет, – отсекаю действительно резко. – Это не тема для шуток, Марин.

Оборачиваясь, задерживаю на ней суровый взгляд. Она под ним слегка краснеет.

– В целях самообороны, Дань…

Вздыхая, словно физически на вес принимаю этот ответ. Страшно даже думать о том, что ей может снова грозить опасность. Но на самом деле страховки нет ни у кого. Держаться непрерывно рядом возможности не будет никогда. Это нереально.

– Ладно. Как-нибудь покажу, Марин, – выношу решение, осознавая, что она станет первым, но не последним человеком, которого я возьмусь обучать. Не последним, потому как дочь наша будет второй. – Приготовь мне, пожалуйста, какую-нибудь одежду. Освежусь и поеду в отделение.

– Угу… Конечно.

Когда я выхожу из ванной, Маринка со всей ответственностью подает мне не только наглаженные брюки и рубашку, но даже белье и носки. А еще – галстук и пиджак.

– Это лишнее, – не сдержавшись, кривлю губы. – Накину кожанку, и хватит.

– Ладно.

Полагая, что операм пригодится вся имеющая у меня информация, подхватываю со стола ноутбук.

– Дань… – выдыхает Чарушина, снова перекрывая мне дорогу и прижимаясь к моей груди. – Может, мне поехать с тобой? Нужна поддержка?

– Нет, Марин… Я бы не хотел, чтобы ты ехала, – говорю, как есть. Оградить хочу. Хватит того, что ей пришлось рассказать все отцу и брату. Ради меня ведь решилась. Я же понимаю, как трудно это для нее было. – Только может быть такое, что твои показания тоже будут нужны для дела… Я узнаю и, если что, приглашу кого-то из спецов к нам.

Основное расследование, должно быть, развернут вокруг той девушки, которую эти ублюдки держали взаперти. Но в таких случаях обычно собирают все, что можно наскрести.

Ладно я, меня пусть хоть наизнанку выворачивают. Я и за нанесение тяжких телесных, и за покушение на убийство готов ответить по всем статьям. Но Маринка… Мать вашу, вот как ее от этого оградить теперь?! Она же беременная. Да и вообще! Сколько можно вариться в этой темноте?! Не хочу, чтобы она опять погружалась.

– Я уже дала показания, – признается Чарушина тихо. – Папа так и сделал – попросил следователя приехать к нам.

Внутри меня словно огромная снежная лавина сходит. С шумом до боли обмораживает плоть и с неимоверной силой тянет меня куда-то вниз под землю.

Все, что я могу сделать – прижать Маринку свободной рукой.

– Как ты? – выдыхаю ей в висок.

– Нормально, – отвечает вроде как спокойно, но паузу после

этого выдерживает приличную. – Сергей Николаевич заверил, что их закроют на пожизненное. Там девушка была, когда ты пришел к ним… Представляешь? – в этот момент голос срывается на дрожь. – И до этого… Я первая, скорее всего… Неудавшееся развлечение… А потом были еще, и они их тащили домой, чтобы никто не помешал уже… Представляешь?..

– Хватит, Марин, – обнимая ее, едва сдерживаю стон. – Не думай об этом, пожалуйста. Не думай, Марин. Я тебя очень прошу.

– Хорошо, хорошо… Я постараюсь, Дань! – шепчет с той же дрожью и жаром. – У меня есть о чем думать! У меня так много прекрасного в жизни! С тобой, Данечка!

Целую ее, едва поднимает лицо. И замолкаем. Даже после того, как поцелуй обрывается, переводим дыхание, чтобы успокоиться и поймать, наконец, баланс.

– Думаю, быстро вернусь, – говорю чуть позже то, что Чарушина хочет услышать.

Но в реальности задерживаюсь в РОВД до позднего вечера. То ли мне везет на столь дотошных следаков, то ли все эти детали, которые они из меня по несколько раз вытряхивают, действительно имеют большое значение. Даю им все, что требуют.

А когда возвращаюсь, застаю свою Чарушу с Оросом в гостиной. Удивляюсь, конечно, но никакой ревности в его сторону отныне не испытываю. Да и он больше не выглядит рядом с моей Маринкой озабоченным пиздюком. На лице, даже когда мой взгляд ловит, сохраняется неподдельный шок.

– Вечер добрый, – выдаю на пониженных.

Слегка с наездом, каюсь.

Соррян, гоп-гоп у нас в крови. Никитос, как коренной одессит, должен понимать.

Но Маринка недовольно стреляет глазками.

– В святой обители не бушую, – напоминаю ей, прежде чем подтянуть брюки и сесть рядом на диван. – Как дела у праведных, м? – смотрю на Ороса, но вопрос, по сути, адресую столь же неидеальной, как и я, Чарушиной. Ничего против него не выкатываю. Пока вел свое расследование, приходилось много общаться. Вроде как самые острые углы мы сгладили. Пару раз я даже благодарил его, потому что было за что. Просто не ожидал, что снова появится возле Маринки. – Если приперся с очередными помоями, урою, – предупреждаю достаточно спокойно.

– Да какие помои?.. – выплевывает, брызжа слюной. И я понимаю, что он тупо в стельку. – Меня утром вызывали в отделение… Я, блядь, как услышал… – беспомощно размахивая руками, не в состоянии подобрать слов. – Все это… Все… Все это, как услышал… Я, сука, просто в ахуе! – вскидывая голову, направляет взгляд в сторону, но слезы все равно прорывают плотину и соскальзывают по его краснющим щекам. – Эти девчонки… Девчонки… И… – руки вновь в ход идут. – Рина…

Выражает он свои чувства крайне неразборчиво, но мы с Маринкой, конечно же, осознаем каждую, блядь, эмоцию. У меня нутро скручивает, а она… Чарушина вдруг подрывается с дивана и, подлетев к Оросу, без каких-либо слов обнимает его.