Сжигая запреты

Тодорова Елена

Минут двадцать спустя, когда направляясь завтракать, вливаемся в лоно семьи, только красноречиво переглядываемся. Благо Чарушины умные люди, предусмотрительные. Звукоизоляция у них в доме – полный фарш. Я раньше удивлялся: на хрена эта защита по всем помещениям? Теперь, когда есть мы, и Чара с Лизкой заезжают – вопрос снимаю.

– Ты как? Нормально? – ловлю Маринку, когда уже из дома выходим.

– В смысле? – теряется она.

– Не слишком жестко было? Ничего не болит?

– Дань, – выдыхает и краснеет. – Ты проснулся,

что ли? – прыскает смехом.

Мне сразу охота скрутить ее, усадить на капот и задрать юбку. Но прямо напротив окна кухни, а настолько шокировать маму Таню я не готов.

Насупившись, просто дергаю свою кобру за косу.

– Я серьезно, Марин.

Она не внимает. Не перестает хихикать.

Приходится шлепнуть ее по заднице. Ладно, вру. Не приходится, конечно. Смачно это делаю. Облизываю губы, застываю на ней взглядом.

– Даня, уймись, – шумит Чаруша, пока не ловлю-таки и не затискиваю у двери Гелика. Незаметно скольжу ладонью под юбку. Вжимаюсь стояком. – Даня… Что у тебя за бог?

– Неважно, – отмахиваюсь, кусая ее за подбородок. – Отвечай на вопрос.

– Ах… Хм-м-м… М-м-м…

– Марина…

– Когда будет «слишком», я скажу, Дань…

– Обещаешь?

– Ну, конечно.

Стискиваю ладонью ее затылок и впиваюсь в рот. Ненадолго, но до одури пошло. Маринке даже приходится выступить трезвой стороной и отпихнуть, что бывает крайне редко.

– Дань… Ну, мама же… – красная, аж горит.

Бросаю на окна кухни быстрый взгляд. Обмякаю.

– Прости… – выдыхаю Чарушиной в губы.

– Потом… – обещает она, сжимая мою ладонь.

И меня качает таким обыкновенным счастьем – после пар она будет в полном моем распоряжении. Весь вечер, всю ночь… Моя.

– Я тебя одну, Марин.

– И я тебя одного, Дань.

Беру себя в руки, но по дороге в академию голод снова выходит из-под контроля. Особенно когда мы с Чарушиной покидаем парковку, и я ловлю на ней чертовы липкие взгляды всяких мудаков. Знаю, что это дикость, однако нутро подрывает сию секунду закрепить свое право на нее.

– Марина, – цепляю ее за руку и без слов тащу в сторону спортивных раздевалок.

С утра там никого. Физру первыми парами не ставят, а тренировок сегодня нет. Зато у меня, как у члена баскетбольной команды, имеется пропуск. Беспрепятственно попадаем в душевые.

– И зачем мы здесь? – умудряется спросить моя кобра, когда я уже штаны сдергиваю и вываливаю вздыбленный член.

– Дай мне сейчас, Марин, – сиплю, припирая ее к стенке.

– Даня… – стонет и закидывает ноги мне на бедра.

Мое сердце от натуги буквально разрывается. Припадаю к Чарушиному рту, чтобы иметь возможность дышать. Она встречает и дает все, что мне нужно. Во всех смыслах. Ведь только Маринка способна закрыть все мои потребности.

Расходимся уже после звонка, зато счастливые.

– Я тебе напишу… – обещает моя кобра.

– Что напишешь? – уже хочу и жду.

– Что-нибудь… – улыбается. –

Хочешь, весь день писать буду?

– Хочу.

– Договорились!

И она не обманывает. Едва отхожу, прилетает первая эсэмэска.

Мариша Чарушина: Даня Шатохин, я тебя люблю! Ты самый лучший!

Блядь… Я все это знаю, конечно. Однако сердце все равно буксует и затягивает с новыми ударами.

Оглядываясь, ловлю еще одну улыбку своей чарующей ведьмы, прежде чем она скрывается в аудитории.

Отвечать ей не обещал, но отвечаю. Просто потому что хочу.

Big Big Man: Я тебя тоже люблю, Маринка Чарушина. Ты моя. Самая главная. Самая важная. Самая крутая. Одна моя.

Так первая половина дня и пролетает.

А после обеда мне на мыло приходит письмо: фотки, имена, адреса, все персональные данные. Идентифицированы.

46

Причина простая – ты у меня одна.

Первому подонку было тридцать семь. Как я понял из того, что рассказали Орос и сама Марина, именно он рвал на ней одежду, лапал и пытался пристроить свой гнилой обрубок. Два других ублюдка помогали хрупкую девчонку держать, потешались и ждали своей очереди. Они были значительно младше первого – двадцати четырех и девятнадцати лет от роду. Все трое непрямые родственники. И жили все твари в одном замызганном доме, который официально находился за чертой Одессы, но был очень близко к ней расположен – у не самых живописных берегов Куяльницкого лимана.

Въезжаю в поселок, когда солнце уже прячется за горизонтом, и территорию окутывает темнота. Скатываюсь тихим ходом в зону отдыха и рыбалки. Глушу мотор. Не давая себе времени на раздумья, выбираюсь из салона и направляюсь в сторону нужной улочки пешком. Иду с пустыми руками. Ничего с собой нет. Потому как я намереваюсь не просто убить их, а заставить страдать. Страдать очень-очень долго.

Я не палач. У меня никогда не возникало серьезных проблем с агрессией. Но сейчас… Я чувствую себя изрешеченной мышечной массой, в которой перефигачили все нервные окончания. Связь с мозгом и другими важными органами утрачена. Остались лишь инстинкты. Мелкие нейроны трещат и закорачивают, взывая мое тело к жестокому сражению.

Во время своих первых паломничеств в Тибет, помимо важных духовных знаний, я овладел одним из самых опасных боевых искусств. Тогда это требовалось, чтобы пустить в расход часть бешеной внешней энергии и сберечь ценную внутреннюю. Я никогда не использовал эти умения в драках, потому что это вроде как нечестно. Да и, по правде, никогда прежде ни желания, ни необходимости в этом не возникало.

Сейчас же… Я понимаю, зачем и к кому направляюсь. Поставлены конкретные цели, и я намерен достигнуть их любым путем.