Т. 03 Гражданин Галактики
Шрифт:
Минут через двадцать ко мне пришел мистер Истман. На его стук я открыл дверь и сказал:
— Мне запрещено принимать посетителей. Извините.
Однако он не уходил.
— Я не гость, Том. Я тут в официальном качестве, от капитана. — О!
И я впустил его.
При нем был ящик с инструментами. Он поставил его на пол и сказал:
— Отделы обычной и специальной связи объединены, так как у нас слишком мало людей, и получается, я вроде теперь твой непосредственный начальник. Правда, по моему мнению, это ничего не меняет. Но мне придется внести кое-какие изменения в проводку твоего мага, чтобы ты мог диктовать
— О’кей. Только зачем это понадобилось?
Мистер Истман явно смутился.
— Ну… тебе полагалось бы быть на вахте уже полчаса назад. Мы собираемся устроить так, чтобы ты отрабатывал свои вахты прямо в каюте, со всеми удобствами. Капитан отругал меня за то, что я не сделал этого раньше.
Истман начал снимать панель магнитофона. А я — так просто лишился дара речи. И тут же опять вспомнил кое-что из рассказов дяди Стива.
— Эй! Погодите-ка минутку!
— Чего?
— Да нет, валяйте, меняйте проводку, мне-то что задело. Только никаких вахт я отрабатывать не собираюсь.
Истман выпрямился, вид у него был весьма встревоженный.
— Не надо так говорить, Том. У тебя и без того плохи дела, вряд ли стоит их отягощать. Давай забудем то, что ты мне сказал. О’кей?
Мистер Истман был порядочный человек и единственный из электронщиков, никогда не позволявший себе называть нас «выродками». Думаю, он беспокоился за меня совершенно искренне. Тем не менее, я ответил ему брюзгливо:
— Не понимаю, как мое положение может стать еще хуже. Передайте капитану мой ответ — пусть он сам несет свои вахты и… — Тут я остановился. Нет, дядя Стив сказал бы все совершенно иначе. — Извините меня, пожалуйста, скажите капитану вот что: «Связист Барлетт выражает капитану свое почтение и сожалеет, что не может выполнять свои обязанности, находясь под арестом». Ясно?
— Ну послушай же, Том, ты к этому делу подходишь неправильно. Конечно, в том, что ты говоришь, с точки зрения устава, есть определенный смысл. Но у нас так мало людей, что всем приходится трудиться изо всех сил и помогать другим. Ты же не станешь цепляться за букву закона, это было бы несправедливо по отношению к твоим товарищам.
— Не стану? — Я тяжело дышал, радуясь возможности нанести им ответный удар. — Так у капитана не выйдет, чтоб и начинку слопать и пирог испечь. Человек, который сидит под арестом, не имеет права нести службу. Так всегда было и всегда будет. А вы обязаны передать ему сказанное.
Истман молча закончил менять проводку, каждое его движение отличалось изящной точностью.
— Ты уверен, что хочешь передать капитану именно это?
— Абсолютно.
— Ладно. Эта штуковина теперь соединена так, — добавил он, ткнув большим пальцем в сторону магнитофона, — что ты всегда можешь связаться со мной, ежели передумаешь. Ну, бывай.
— Еще вот что…
— Да?
— Возможно, капитан об этом не подумал, поскольку у его каюты есть собственный туалет, но я тут торчу уже несколько часов. Кто сводит меня в сортир и когда именно? Даже арестант имеет право регулярно ходить по нужде.
— Ох, это наверняка моя обязанность. Пошли!
Это была кульминация утренних событий. Я ожидал, что капитан прибежит ко мне уже через пять минут после того, как мистер Истман ушел из моей каюты: он прибежит, дыша огнем и выплевывая угольки. По этому случаю я прокрутил
Но ничего подобного не произошло. Капитан не объявился; да и вообще не явился никто. Дело шло к полудню, по сети оповещения о готовности к старту не сообщалось, поэтому я забрался в свою койку, решив, что минуток пять, меня есть, и стал ждать.
Это были невероятно долгие пять минут.
Около четверти первого я сдался и вылез из-под одеяла. Ни старта, ни ланча. Я слышал, как гонг прозвучал в двенадцать тридцать, однако опять ничего и никого. В конце концов я решил, что могу пропустить одну трапезу, а уж потом подам жалобу, ибо вовсе не имею намерения дать капитану шанс отыграться и обвинить меня в нарушении правил пребывания под арестом. Мне пришло в голову, что можно было бы вызвать Дядюшку и посетовать ему на отвратительную работу службы питания, но, подумав, решил, что чем дольше буду ждать, тем хуже будет для капитана.
Примерно через час после того, как все остальные позавтракали, появился мистер Кришнамурти с подносом. Тот факт, что он принес завтрак сам, вместо дежурного по кухне, убедил меня, что я действительно являюсь Очень Важным Заключенным, особенно если учесть, что Крис явно не желал со мной общаться и даже опасался приближаться ко мне. Он сунул поднос и пробурчал:
— Закончишь, выстави в коридор.
— Спасибо, Крис.
В еде, принесенной на подносе, оказалась записка:
«Молодчина! Не сдавайся, и мы этой птичке еще обкорнаем крылышки. Все поддерживают тебя».
Подписи не было, а почерк я не узнал. Что это не был Кришнамурти — это точно; ведь его почерк я знал еще с тех пор, когда был придурком на его ферме. Не был это и почерк Трейверса и уж, конечно, не Гарри.
Потом я решил, что не стоит допытываться от кого записка, разорвал ее на кусочки, которые тут же сжевал как какой-нибудь «Железная Маска» или Граф Монте-Кристо. Наверное, я мало подхожу для роли романтического героя, так как глотать бумажку все же побрезговал, только разжевал и выплюнул. Перед этим я, однако, убедился, что записку прочесть нельзя, так как я не только не хотел знать, кто ее написал, но страшился даже мысли, что кому-нибудь станет известно имя автора.
И знаете почему? Эта записка вовсе не обрадовала меня; наоборот, она меня напугала. О, конечно, минуты на три я возликовал; вырос, знаете ли, в собственных глазах — этакий защитник всех униженных и оскорбленных.
И тут же понял, что означает появление этой записки…
Мятеж.
В космосе это самое страшное слово. Лучше уж любая другая катастрофа, чем он.
Одна из самых первых баек, которые дядя Стив мне рассказал, вернее нам с Патом, и рассказал давно, когда мы еще были ребятишками, содержала такой афоризм: «Капитан всегда прав, даже если он ошибается». Прошли годы, прежде чем я понял истинный смысл этих слов; надо прожить на корабле долго-долго, чтобы усвоить, почему непреложно верны эти слова. Наверное, в глубине сердца я все-таки чего-то в них не понимал до тех пор, пока не получил одобрительную записку; потому что именно в этот момент я усек, что кто-то вполне серьезно думает о свержении власти капитана… и что для этих людей я стал символом сопротивления.