Т. 06 Кот, проходящий сквозь стены
Шрифт:
— Где вы были? Почему так долго? — нет, ничего подобного я не сказала. Может, мне и хотелось — но я научилась не путать мед с уксусом еще в девичьи годы. Я просто взяла его за руку, поцеловала в щеку и сказала со всем отпущенным мне теплом: — Сержант Теодор… как хорошо, что вы дома.
За обедом я продолжала изображать Корнелию, мать Гракхов, спокойно улыбаясь, пока дети наперебой старались привлечь внимание сержанта, а также отца, который рвался поговорить с ним о военных делах. В конце обеда отец предложил (по предварительному сговору со мной), чтобы сержант Бронсон повез меня покататься, и подавил попытки младших увязаться с нами —
И вот мы с сержантом Теодором отправились в путь на самом закате дня, держа на юг. В восемнадцатом году восточная сторона Канзас-Сити практически кончалась на юге Тридцать девятой улицей, хотя границей города считалась семьдесят седьмая, поскольку Суоп-парк входил в черту города. В Суоп-парке было много уголков для влюбленных, но мне требовалось нечто гораздо более уединенное — и я знала такие места, ведь мы с Брайни в свое время облазили все боковые дороги в поисках «секс-пастбищ», как выражался Брайни, — полянок, которых не достигает коршуний глаз миссис Гранди.
Вдоль восточной стороны Канзас-Сити протекает Блю-Ривер. В восемнадцатом году на ней было много местечек — равно как и непролазных кустов, вязкой грязи, клещей, москитов и ядовитого плюща. Надо было знать, куда ехать. Проехав немного на юг и зная, где пересечь большие дороги на Сент-Луис и Фриско, можно было попасть в лесистую, поросшую травой лощину — не хуже, чем в Суоп-парке, но совершенно уединенную: с одной сто-ролы река, с другой — железнодорожная насыпь, а вела туда только одна узкая дорога.
Мне хотелось именно туда. К тому месту я испытывала особое чувство. Когда мы в двенадцатом году благодаря «Эль Рео Гранде» получили свободу передвижения, именно туда первым делом повез меня Брайни, чтобы насладиться любовью на природе. После этого замечательного пикника (мы брали с собой завтрак) я понесла Вудро.
Я хотела отдаться своей новой любви на том же самом месте — а потом подробно рассказать обо всем мужу и посмеяться с ним всласть, когда мы ляжем в постель. Брайни упивался моими интрижками и всегда с удовольствием слушал про них и до, и во время, и после наших с ним любовных игр — эти рассказы служили приправой к любви.
Брайан рассказывал мне и про свои приключения, но больше любил слушать про мои.
И я поехала с Теодором на то заветное место.
Времени у нас было в обрез: я обещала отцу, что мы управимся быстро — ну, положим еще полчаса или три четверти часа на чудесный, плавный повтор и вернемся где-то в пол-одиннадцатого, в одиннадцать.
— Я уже должна быть дома, когда ты вернешься из Арсенала, отец.
Отец согласился с моими расчетами — включая и необходимость повторить, если нам понравится в первый раз.
— Хорошо, дочка. Если задержишься — позвони, чтобы мы не волновались. И, Морин…
— Да, отец?
— Насладись от души, дорогая.
— Oh, mon cher papa, tu es aimable! Je t’adore! [123]
— Обожай лучше сержанта Теда. Может, у него теперь долго не будет случая — так ты уж постарайся. Я люблю тебя, лучшая из девочек.
Обычно я, когда желаю быть соблазненной, решаю это загодя, создаю или помогаю создать удобный случай и содействую всем авансам номинального соблазнителя. (И наоборот: когда я не желаю быть соблазненной, то просто не допускаю удобного случая.) В ту
123
Mon cher papa, tu es aimable! Je t’adore! (фр.) — Дорогой папа, какой ты милый! Я тебя обожаю!
Поэтому Морин вела себя не как леди. Как только мы свернули с бульвара Бентона и сумерки скрыли нас от посторонних глаз, я попросила Теодора обнять меня за талию. Когда он сделал это, я взяла его руку и положила на грудь. Большинство мужчин понимает это правильно.
Теодор тоже понял, и у него перехватило дыхание. Я сказала:
— Нам некогда стесняться, дорогой Теодоро. Не бойся ласкать меня.
Его ладонь охватила мою грудь.
— Я люблю тебя, Морин.
— Мы полюбили друг друга с первой встречи, — уточнила я. — Просто не могли об этом сказать, — я опустила его руку за ворот своего платья, и она обожгла меня.
— Да, — хрипло сказал он, — я не смел сказать.
— Ты бы никогда и не сказал, Теодор. Так что я решила набраться смелости и сказать тебе, что чувствую то же самое. Вот, кажется, и наш поворот.
— Да, кажется, он. Мне нужны обе руки, чтобы вести машину по этой дороге.
— Да, но только пока мы не доберемся до места. А там уже твои руки… и все твое внимание понадобятся мне…
— Да!
Теодор въехал в лощину, развернул автомобиль, выключил фары, заглушил мотор, поставил ручной тормоз и повернулся ко мне. Он обнял меня, и мы поцеловались, слившись друг с другом — наши языки, соприкасаясь и ласкаясь, сказали все без слов. Я испытывала полное блаженство. Я по-прежнему считаю, что по-настоящему глубокий поцелуй более интимен, чем совокупление; женщина не должна так целоваться, если не намерена сразу же после этого поцелуя отдаться мужчине так, как он хочет.
И я без слов сказала это Теодору. Как только наши языки встретились, я подняла юбку и положила его руку себе между ног. Он еще колебался, и я направила его руку повыше.
Колебания кончились — Теодору нужно было только дать понять, что я знаю, чего хочу, и что все его действия будут приветствоваться. Он нежно потрогал меня, потом просунул внутрь палец. Я дала ему войти, а потом стиснула изо всех сил — и поздравила себя с тем, что неустанно упражнялась с тех пор, как родила Этель — целых два года. Люблю удивлять мужчин силой своего сфинктера. Дети так растянули мой проход, что я, если бы не работала над собой непрерывно, стала бы «широкой, как амбарная дверь, и расхлябанной, как старый башмак» — так говорил отец, по совету которого я и следила за собой с самого начала.
Теперь мы отбросили всякое стеснение и действовали без оглядки. Но я хотела еще кое-что ему сказать, поэтому чуть отвела свои губы и со смешком, щекочущим ему рот, проговорила:
— Ты не удивился, что я без панталон? Я их сняла, когда поднималась наверх… не могла же я прощаться с моим бравым воином в панталонах. Смелей, любимый мой солдат — мне ничего не будет, я в положении.
— Что ты сказала?
— Неужели мне опять надо проявлять смелость? Я беременна, Теодор; никаких сомнений, уже семь недель. Так что резинки не надо…