Шрифт:
— Понятно. А что за подлый прием — переодеться крестьянской девчонкой и подкараулить пьяного человека?
— Тебя, Лева, не поймешь. Теперь уже и опрощение грех? И потом, среди мужчин высшего света считается хорошим тоном охотиться на невинных беззащитных девушек, совершенно не считаясь с тем, какова будет их судьба после соблазнения... Фаты вроде тебя даже придумали такую фразу — «в любви и на войне все позволено...» Отчего же, Левушка, когда на ваше кобелирование вам отвечают чем-то симметричным, это сразу
На лице Т. выступили красные пятна.
— Положим, тут ты права. Но что это за книги, про которые все говорят? Особенно вот эта, я запомнил: «Моя жизнь с графом Т.: взлеты, падения и катастрофа».
— Лева, людям надо зарабатывать на жизнь, — сказала Аксинья. — Не у всех есть усадьба на холме и белая лошадь с декоративным плугом.
Т. почувствовал, что краснеет еще сильнее.
— Но где ты набрала материала на целых две книги? Какие взлеты и падения? Мы и вместе-то провели всего полчаса.
— Да, — ответила Аксинья, — это так. Но ведь все зависит от яркости индивидуального впечатления. Пророк Магомет был взят на небо только на миг, а люди помнят об этом до сих пор.
Т. недоверчиво покачал головой.
— А фамилию мою почему взяла? Кто тебе позволил?
— Это не фамилия, а литературный псевдоним. Его каждый вправе выбирать сам. Но если бы ты был порядочным человеком, Лева, то это была бы моя фамилия.
Т. почувствовал, что у него краснеет даже шея.
— И ты сама пишешь? Как такое возможно — я только до Петербурга доехал, а ты уже две книжонки тиснула? Ты бы и одной написать не успела.
— А я диктую, — сказала Аксинья. — Со мной работают две стенографистки. Потом машинистки перепечатывают, а я уже новой главой занимаюсь. Так можно книгу за неделю, и ничуть не устаешь.
Она лучезарно улыбнулась.
Т. опустил глаза, увидел всклокоченные завитки своей бороды, нервно подрагивающую на колене исцарапанную ладонь — и вдруг почувствовал невыносимое отвращение к себе. Видимо, что-то отразилось на его лице — Аксинья испуганно выдохнула:
— Лева, не злись!
— Да как не злиться, — сказал Т., — когда... Зачем ты газетам рассказала, будто я тебя топором хотел убить?
Аксинья широко раскрыла глаза.
— Затем, что это правда. Ты разве не помнишь? Как я от тебя в лес убегала?
— Помню, — ответил Т. хмуро. — Только не «убегала», а «убежала». Слово «убегала» подразумевает, что действие было многократным.
— Не обязательно, — возразила Аксинья. — Может быть, я имела в виду процесс в его растянутости. Как я встала с телеги, поправила косынку, с ужасом поглядела на твои шарящие в сене руки, затем в твои налитые наркотическим бешенством глаза...
— Каким наркотическим бешенством?
— А ты разве не помнишь? Ты же с лошадью говорил. Я до сих пор вижу ее горящий черный взгляд, уставленный куда-то поверх
— Понятно теперь, что ты в своих книжонках пишешь, — пробормотал Т. — Ну говорил с лошадью, да. Так это любой гусар каждый день делает, и не только это. А тебя убивать я не хотел, тут ты врешь. Я палец хотел отрубить. И не тебе, а себе.
— Ты говорил, я помню, — сказала Аксинья спокойно. — У меня в последней книге про это целых две главы.
— Две? Да про что тут две главы можно выдумать?
— Я пыталась проникнуть в твой внутренний мир. Хотела раскрыть читателю возможный смысл твоих действий.
— И что же ты раскрыла?
— Тебе правда интересно?
— Конечно.
Аксинья устроилась на кушетке удобнее и, с хорошей дикцией человека, привыкшего часто и помногу говорить на людях, начала:
— Я предположила, Лева, что тебя нравственно изувечило извержение из церкви. Ты стал принимать наркозы, увлекся восточными культами и в конце концов вошел в молитвенное общение с бесами. В наркотическом бреду эти бесы стали являться тебе в видениях, уверяя тебя, что они на самом деле являются светлыми духовными сущностями и даже подлинными создателями этого мира...
— При чем тут палец? — спросил Т.
— Погоди, — сказала Аксинья, — эти вещи взаимосвязаны. Я и пытаюсь эту связь проследить — имей терпение. Тут было одно из двух — либо бесы говорили с тобой, вселяясь в лошадь, а ты в своей гордыне думал, что приобрел дар общения с бессловесными тварями, как святые отцы-пустынники. Либо бесы вселялись непосредственно в тебя самого, вызывая у тебя наваждение, будто лошадь говорит с тобой, в то время как она мирно щипала траву.
— Это кто тебе наплел?
— Не наплел, а разъяснил. Я обсуждала этот вопрос со священником, который занимается изгнанием злых духов. Его зовут отец Эмпедокл.
— Ага, — сказал Т. — Понятно. Так все-таки при чем тут палец?
— А при том, — ответила Аксинья, — что под действием наркозов и общения с бесами ты стал некритически воспринимать багаж чужой культурно-религиозной традиции. А в этом багаже, как нам с отцом Эмпедоклом удалось установить, была одна история, которая и повлияла на твое воображение.
— Не понимаю, о чем ты.
— Это легенда о древнем китайском мудреце, который в ответ на все вопросы об устройстве мира и природе человека молча поднимал вверх палец. Понятное дело — если бы так поступал простой человек, все решили бы, что он дурак. Но все знали, что он просветленный муж, и находили в этом жесте уйму смысла. И еще при его жизни составили целые кипы комментариев — одни говорили, что он демонстрирует невыразимость высшей истины в словах, другие — что указывает на примат действия над размышлением, третьи еще что-то, и так без конца.