Шрифт:
Соловьев
Справа от портрета был другой картон, побольше:
Ты не строка в Книге Жизни, а ее читатель. Тот свет, который делает страницу видимой. Но суть всех земных историй в том, что этот вечный свет плетется за пачкотней ничтожных авторов и не в силах возвыситься до своей настоящей судьбы — до тех пор, пока об этом не будет сказано в Книге... Впрочем, только свет может знать, в чем судьба света.
Соловьев
Под портретом висел третий картон:
Умное
Соловьев
«Ну, это они для жандармов повесили, — подумал Т. — Хотя... Победоносцев ведь упоминал про святого Исихия и помысел-самодержец. Жаль, что так и не успели толком поговорить...»
Дама с камелией заметила, куда он смотрит, и улыбнулась.
— Да-с, умственные построения Владимир Сергеевич не жаловал... Но его тайные последователи в высочайших сферах понимают все слишком буквально. Сколько дум уже распустили — а он совсем не о том говорил.
— А о чем? — спросил Т. — Что это за император?
— Я, если позволите, объясню после собрания, тут в двух словах не скажешь. Сейчас уже времени нет. Садитесь вот здесь, с краю...
Она легонько хлопнула в ладоши.
— Итак, начинаем. Владимир Сергеевич не хотел, чтобы мы, вспоминая его, проводили наши встречи по определенному ритуалу. Он не желал, чтобы мы уподоблялись религиозной секте — это пугало его больше всего. Он говорил примерно так — ну встретитесь, вспомните про меня, посмеетесь...
У дамы с камелией задрожал голос, она сморгнула, и Т. внезапно, безо всяких ясных оснований для такой мысли, решил, что она, скорей всего, была когда-то подругой Соловьева, а девчушка, увиденная им у подъезда — их дочь.
— Но некоторые неизбежные традиции, — продолжала дама, — у нашего маленького общества всетаки выработались, отрицать это глупо. Благодарная память о Владимире Сергеевиче уже протоптала себе, так сказать, определенные тропинки... Одна из них — это короткая медитация, с которой мы начинаем наши встречи. Суть в том, что мы тихо вглядываемся вглубь себя и пытаемся ощутить в себе Читателя — таинственную силу, создающую нас в эту самую минуту... Каждый волен делать это по своему разумению, здесь нет определенной техники или правила... Вы что-то хотите сказать?
— Я? — удивленно переспросил Т., заметив, что дама смотрит на него.
— Простите, но вы так... так подняли брови, и я решила...
— Нет-нет, — отозвался Т., — у меня никаких возражений. Просто, насколько я понимаю учение Владимира Сергеевича, пытаться увидеть в себе читателя бесполезно.
Дама с камелией слегка покраснела.
— Отчего вы так думаете?
— Оттого, — ответил Т., — что это не в нас присутствует читатель, а наоборот — мы возникаем на миг в его мысленном взоре и исчезаем, сменяя друг друга, словно осенние листья, которые ветер проносит перед чердачным окном.
— Какой поэтичный образ, — сказала дама с камелией. — Только немного мрачный. Ну тогда попытайтесь увидеть это чердачное окно — и пронеситесь перед ним сухим дубовым листом... Я же говорила, что у нас нет обязательной для всех процедуры.
— Господа, я не хотел никому перечить, — пробормотал Т. смущенно. — Просто я хотел сказать, что читатель есть принципиально трансцендентное нашему измерению присутствие, поэтому он не может быть дан нам в ощущении.
—
Т. не нашелся, что на это ответить, и лишь кивнул головой.
— Итак, — сказала дама с камелией, — начинаем.
Она негромко хлопнула в ладоши, и в комнате наступила тишина.
Т. решил подойти к делу честно. Зажмурясь, он вгляделся в мерцающую черноту перед глазами. В ней вспыхивали призрачные огни; косо поплыл вниз отпечатавшийся на сетчатке прямоугольник окна.
«Ну и где здесь читатель? Везде, конечно. Все это на самом деле видит он. И даже эту мою мысль думает он — отчетливее, быть может, чем я сам. С другой стороны, господин в желтом галстуке определенно прав — ведь читатель просто смотрит на страницу, да. В этом и заключена функция, делающая его читателем. Чем еще, спрашивается, ему заниматься? Ну вот, и я тоже просто смотрю... Так, а кто тогда этот «я», который смотрит? Зачем тогда вообще нужен какой-то «я», если смотреть может только читатель? Тут загадка. Надо еще много думать. Или, наоборот, не думать совсем...»
Дама с камелией снова хлопнула в ладоши, и Т. понял, что время медитации истекло.
— Ну, — сказала дама, — кого-нибудь посетили интересные переживания?
Господин в желтом галстуке поднял палец.
— Знаете, это не вполне по теме, но я вот что подумал... Читатель неощутим, бестелесен. Подобен собственному отсутствию, пустоте. Так вот, мне пришло в голову: человек — это и есть временное искривление пустоты. Чтобы он родился, папа с мамой вбивают Богу в ум маленький гвоздик, на который ветер времени наматывает всякую дрянь. Проходит лет семьдесят, и организм Бога выталкивает гвоздик к чертовой матери — вместе со всей налипшей на него дрянью. Это просто защитная реакция, как у нас бывает с занозой в пальце. Никакого человека в строгом смысле никогда не было, было просто что-то вроде стука молотка за стеной, на секунду привлекшего к себе внимание Господа. Сознание, которое человек считает своим — на самом деле сознание Бога.
— Здесь слово «Бог» лишнее, сказал бы буддист, — заметил лама Джамбон.
— А чаньский буддист сказал бы, что здесь все слова лишние, — добавил молодой человек нигилистического вида, которого Т. видел на лестнице — он сидел рядом с Джамбоном.
— Но в чем тогда смысл рождения? — спросила дама с камелией.
— Наверно, в том, что Читатель хочет на время забыться, — предположил желтый галстук. — Ведь именно в этом и состоит смысл чтения — забыть себя на время.
Нигилист энергично помотал головой.
— Я не согласен, — сказал он, — что Абсолют хочет забыть себя. Чтобы забыть себя, надо себя знать, а Абсолют себя не знает. Это Соловьев утверждал весьма определенно.
— Помилуйте, — всплеснул руками желтый галстук, — как же Абсолют может себя не знать?
— А зачем ему себя знать? Это как если бы кто-то сказал про царя царей — какой же он царь, если у него в избе своей коровы нету. Да у него, может, и избы нет.
— В каком смысле избы нет?
— В том, — ответил нигилист, — что у Абсолюта вообще нет никакого «себя», которое можно знать или не знать. Это только у нас с вами под брюхом болтается, батенька. Да и то не у всех.