Та еще семейка
Шрифт:
— Я просила бы не касаться моих банковских вкладов. В конце концов…
— В конце концов, деньги любят счет. — Белки черных глаз Парамиди пожелтели, он пососал сигару, высокомерно откинув голову. Илляшевская увидела, что у него совсем старый подбородок. Студенистый, одутловатый, но отлично выбритый. — Ну и… я бы еще ничего, я ладно… — продолжал Стефан Георгиевич. — Но Макар… Вы же знаете: это глобалист. Наши местные трудности его мало волнуют. Он рассуждает, как машина. Российские кадры он не ценит. Только конечная цифра и больше ничего.
— Я найду способ возместить убытки.
— Это нужно сделать быстро.
— Я смогла бы провернуть это завтра же. Но мне нужна помощь.
— Я
Еще через полчаса разговор закончили. Марина Петровна отправилась, переступая через лужи, гулять по участку между оттаявшими сиренями и старыми соснами с шелушащейся корой. Она гуляла, думала, и мысли ее были отчаянные, смелые и жестокие. Неожиданно подул весенний ветер. «Март… Да, конец марта, — вспомнила Илляшевская и услышала, как в ветвях мокрых берез галдят в лохматых гнездах грачи. — Может быть, это вороны? Нет, целиком черные… Грачи прилетели… Весна…» И мысли Марины Петровны стали еще отчаяннее. «Вырваться и скрыться от всех, сбежать, сохранив свои накопления в швейцарском банке… Обвести вокруг пальца сыщиков, которые наверняка уже устроили на нее облаву, и беспощадных воротил запретного бизнеса, победоносно господствующего во всем мире, в том числе — в самых благополучных и процветающих странах… Это очень опасно, но это нужно сделать. Решиться и сделать! Другого шанса у нее не будет… Возможно, его уже нет. Ведь неизвестно, как с ней поступят, даже если она вернет им часть долга. Где гарантия, что ей оставят банковский счет и жизнь?..»
Расширенные сухие глаза Илляшевской смотрели на рвущееся сквозь волокнистую хмарь солнышко. «Эх, живем один раз!.. Или… или… — упрямо долбило в голове. — Давай, Маринка, решайся!..» Она вспомнила, как одна из клиенток «Золотой лилии», богатая Ирма Александровна, рассказала ей кое-что страшненькое о благодушном Стефане Георгиевиче. Сведения считались достоверными. Разболтался по пьянке муж благородной Ирмы Александровны, крупный муниципальный чиновник. Содержание интригующего рассказа сводилось к тому, что год-полтора тому назад Парамиди убил (или приказал убить) своего любовника, маленького артиста какого-то московского театра. Причем убил прямо на квартире, которую снимал для смазливого мальчишки, и еще расчленил его на куски. Убийство якобы было совершено из ревности. Впрочем, что-то упоминалось о золоте, картине (из драгоценных подлинников) и о наркоте.
«Что ж, такое не прощается… — размышляла привычная к уголовной морали Илляшевская. — Ревность, оскорбление изменой, это мне понятно. Деньги, картины, наркотовар… А ведь Парамиди находится в розыске, как и я. Или уже утряс это дельце, откупился? А что, если… Надо попробовать. Чем черт не шутит…» И она вернулась в дом.
— Значит, так, Стефан Георгиевич, — бодро и сурово сказала Илляшевская хозяину дома, усаживаясь в кресло рядом с камином, облицованным белым мрамором. Камин искрометно играл искусственными поленьями. — Мне нужно увидеться с моей бывшей служительницей. Она живет неподалеку от станции Барыбино, в одном из поселков. Недалеко от «Золотой лилии», от моей «Золотой лилии».
— К сожалению, она уже не ваша, — Парамиди прищурил черный греческий глаз. — И как вы это себе представляете, Марина Петровна? Неужели вы надеетесь, что в любом месте, где вы практически или теоретически можете появиться, нет засады? Любая ваша бывшая служительница взята на контроль, будьте уверены.
— Вы слишком высокого мнения о нашей героической полиции. Вчера я только свалила из судебного двора. Сегодня это еще обсуждается в полицейских верхах. Ну, подумаешь, убежала тетка, которую судят за наркоту. Что я, серийный маньяк-убийца?
— Вы не просто тетка, которую судят за наркоту. Вас судят за налаженный наркотрафик, оценивающийся в сотни миллионов долларов. Уж сидите и не рыпайтесь, моя дорогая, хотя бы недели две.
Илляшевская оскалила белые зубы и топнула ногой сорок четвертого размера.
— За каким хреном тогда меня освобождали? Чтобы я уплатила долг? Мне нужно сегодня ночью попасть в здание феминистского клуба. Возможно, мне удастся найти там кое-что.
— Но это безумно рискованно. Вы сами говорили: на территории «Лилии» установлен полицейский пост.
— Ну и что? Если сделать с умом, его можно устранить часа на два. И я не уверена, будто все время, пока я торчала в тюряге, там по ночам бдели часовые. Не похоже это на нашу российскую организацию. Сначала, может быть, и подежурили. А потом опечатали двери, закрыли намертво ворота и для порядка проверяют время от времени.
Парамиди выкатил глаза на Илляшевскую, на эту бесстрашную, ненасытную тигрицу.
— Вчера только совершился ваш побег, леди! Вы не сечете, что там происходит? Там же гам-тарарам! Прокакали обвиняемую у самых дверей федерального суда! Там же кому-то морды бьют. На гауптвахту гонят. Судебные дела заводят о халатности, злостном нарушении дисциплины. Вы что! Там же бросились исправлять свой имидж перед старшими чинами. Значит, сегодня же втрое, впятеро усилили охрану «Лилии». И возобновили засаду у всех, с кем вы сотрудничали, с кем были знакомы.
— Я с вами не согласна, — жестко возразила Илляшевская. — Если кому и дали по морде, кого и взяли под стражу, так это бедного лейтенантика и троих солдат. Так им и надо. Ослы. Ну, взгреют их непосредственного начальника. Вообще найдут для генералов стрелочника. И вот еще что. Не надо считать оперов из МУРа, Комитета по наркоте, даже из районных УВД — гениями. Однако дураками их тоже не надо себе представлять. Среди них есть очень квалифицированные специалисты, уверяю вас.
— К несчастью, это так, — признал Парамиди, напряженно раздумывая над аргументами неумолкающей экс-директрисы.
— Так вот, — энергично продолжала Илляшевская, — опера отнюдь не дураки. Зачем они будут усиливать охрану «Золотой лилии», где был проведен тщательный обыск с собакой, натасканной на героин и кокаин? Чтобы захватить меня? Ну, знаете, они меня за идиотку тоже не держат. Преступница сбежала из-под стражи с помощью хорошо подготовленной группы сообщников. И она тут же помчалась в свой дом, находящийся под охраной полиции? Ну, это уж слишком. Такое не придумает и самый неординарно мыслящий следственный авторитет. Где искать Илляшевскую? Во всяком случае, не в пустующем опечатанном здании феминистского филиала. Это было бы просто нелепостью, не имеющей никаких, даже косвенных причин. И вот именно этот вариант я как раз должна реализовать. Конечно, риск есть. Минимальный. Надо нейтрализовать ночную охрану, если таковая имеется. Часа на два, не больше. Другое дело, что я могу не найти то, что собираюсь там обнаружить.
— А может быть, лучше Цюрих?
— Швейцарский банк никуда не денется. Одним словом, вы даете мне своих парней и авто. Сегодня посреди ночи я начинаю работать над осуществлением моего плана. Если он удается, я привожу вам товара на пятьдесят миллионов, не меньше. Если нет… либо я снова сажусь, либо отправляюсь в мир иной. Или отдаю деньги из банковского вклада. — Илляшевская встала и подбоченилась.
«Лихая баба, — подумал немного растерянно Парамиди. — А что будет, коли все у нее получится? Но Макар в любом случае вытрясет из нее цюрихские деньги».