Табу и невинность
Шрифт:
Всего лишь год назад в Польше и за ее границами писали о радикальной правой угрозе в стране. Предостерегали, что к власти приходят честолюбивые фрустраты, которые в борьбе за место под солнцем изгонят историческое поколение демократической оппозиции, совершив «отцеубийство». Пробивались к власти также те, у кого главным достоинством собственной биографии была ее пустота, те, кто вчерашнюю осторожность компенсировал сегодняшним радикализмом. Французы называют таких ловкачей людьми, которые бегут на помощь победе. Это подразделение «малых сих» намеревалось шагать под знаменами правых сил, нации, веры.
Основные угрозы виделись в национализме, популизме, клерикализме, в попытках радикальной люстрации и декоммунизации. Новых радикалов наделяли не очень-то лестными названиями: «большевики» (часто
До чего же по-иному выглядит сегодняшний политический пейзаж! Где та правая угроза, которая находилась тогда в центре внимания? И вовсе не «черная сотня» готовится перехватить власть в Польше, а видные деятели самого младшего поколения ПОРП, которые так и не сумели решиться на радикальный разрыв с прошлым и на его осуждение.
Как такое диаметральное перевертывание ситуации соотносится со вчерашними предостережениями, с драматическими описаниями угроз? Что имеет место – временное размывание основополагающих тенденций развития или же доказательство ложности прежнего диагноза, интеллектуальной слабости вчерашних пророков правой угрозы, тогда как на самом деле угроза для демократических перемен, для политической стабильности Польши – и других стран региона – таится где-то совсем в ином месте? Думаю, немножко правды есть и здесь и там.
Если от меня требуется рискнуть и высказать гипотезу по поводу будущего, то правые, на мой взгляд, вернутся – жесткие, жаждущие реванша, – когда решения о судьбах страны начнут совместно принимать Союз левых демократов и Польская народная партия.
Разумеется, я не верю, что существует угроза возвращения коммунизма или коммунистов.
Выехав из страны в 1971 году, я в одном-единственном итальянском городе, Болонье, встретил больше коммунистов, чем перед этим на протяжении всей моей жизни в Польше (включая сюда и самого себя в годы ранней юности, и мою семью [44] ). Нет также возврата и к системе одной партии. Без СССР, без однопартийного контроля над армией и полицией разговоры об угрозе возвращения прошлого – это абсурд.
44
Отец автора, Григорий Смоляр (1905–1993), был деятелем советской ВКП(б) (1920–1928), а затем достаточно видной фигурой довоенной польской компартии. В 1929–1932 гг. он сидел в тюрьме в Вильно. В 1936 г. снова попал за решетку, откуда его освободила война. Затем он бежал от нацистов в Белосток, потом под именем Ефима Столяревича очутился в минском гетто, где был одним из руководителей подполья, бежал оттуда и стал комиссаром партизанского отряда. В частности, его хорошо помнят в Минске как автора вышедшей в 1947 г. в московском еврейском издательстве «Эмес» («Правда») уникальной (поскольку едва ли не единственной в своем роде) книги «Мстители гетто». В 1946 г. он репатриировался в Польшу. Там был видным коммунистическим и еврейским деятелем, но в 1968 г. его уволили, исключили из партии, и в 1970 г. он через Париж выехал в Израиль, где работал в Национальной библиотеке (Иерусалим) и в Тель-авивском университете. Мать автора, Валентина Найдус (1909–2004), тоже была коммунисткой, трижды сидела перед войной в тюрьме, в том числе почти непрерывно с 1932 г. и до начала войны, затем бежала в Белосток, где познакомилась с будущим мужем и где у них в декабре 1940 г. родился сын Александр. Во время войны преподавала в Оренбургском (тогда Чкаловском) пединституте, а потом до 1947 г. заведовала кафедрой в Минском политехническом институте. Затем вернулась в Польшу, где преподавала (в том числе в Партийной школе при ЦК ПОРП) и работала в Институте истории Академии наук. Оставалась активным членом ПОРП вплоть до 1981 г. Сам Александр Смоляр тоже состоял в ПОРП, откуда его исключили в 26-летнем возрасте, в частности за публичные выступления в защиту философа Лешека Колаковского.
Из указанной предпосылки не следует, однако, что проблемы прошлого вообще не существует. И будто
Необходимо также вспомнить об ответственности Церкви. Своей экспансивной позицией в публичной жизни, вмешательством в демократический законодательный процесс, принуждением к уступкам (хотя бы в деле о возвращении [церковной] собственности без всеобщего закона о реприватизации, равно как и в вопросе об учреждении своих, чисто церковных радиостанций – тоже без универсальных правовых установлений), своим радикальным подходом к базовым вопросам повседневной жизни людей, их морали и тех дилемм, между которыми они делают выбор, своим осуждением всех, кто провозглашал иные взгляды по поводу абортов или преподавания религии в школе, – Церковь очень многих ужаснула и оттолкнула.
Повсеместность соблюдения религиозных обрядов склонила многих деятелей Церкви к выводу о том, что всякие атаки на нее есть дело рук ее извечных врагов. Плохой диагноз, который ведет к плохой политике. И к еще худшим результатам.
Рискну высказать гипотезу, что к Социал-демократии Польской Речи Посполитой, а еще более к Унии труда наших людей склоняют в первую очередь мировоззренческие соображения, нарастающий антиклерикализм, решительная позиция указанных партий в вопросе отделения Церкви от государства – и в гораздо меньшей степени их экономическая программа или манифестируемая ими восприимчивость к социальной проблематике.
Опросы общественного мнения, похоже, указывают на то, что сторонники Унии труда столь же либеральны, как и сторонники Демократической унии, а экономическая программа Союза левых демократов (СЛД) очень напоминает декларации Либерально-демократического конгресса.
Вот парадокс, достойный размышления! Для многих людей в Польше СЛД стал гарантом, защитником свободы!
Но надо также сказать о тех, кто пугал, причем сверх всякой меры, католическими муллами и Хомейни в пурпурном облачении, кто приписывал Церкви намерение создать Государство католического польского народа, кто любую микроскопическую глупость, которую произнес один из многих десятков ее иерархов, раздувал и гиперболизировал, впадая в истерический мазохизм. Пропасть последовательно и трудолюбиво рыли с обеих сторон. Пропасть усиливает крайности. Вначале этим пользовались крайне правые, а теперь – жесткие левые силы.
И еще одна причина нынешнего роста влияний левого крыла, воистину парадоксальная: падение значимости всякой политики.
Поляки восприняли роспуск сейма с большим спокойствием. Вот уже несколько месяцев его нет, а никто, помимо заинтересованных лиц, как представляется, этого факта не замечает. Поразительный контраст с тем глубоким чувством угрозы и неуверенности, которое возникло около года назад, когда разразился кризис, приведший к падению правительства Яна Ольшевского. Люди привыкли к политическому театру, к его риторике, драмам и псевдодрамам.
А причина в первую очередь такова: реальная жизнь все в меньшей и меньшей степени зависит от политики, от ее договоренностей, раскладов, войн и напряжений. Коль дело обстоит вышеуказанным образом, то не только награды, но и опасения, связанные с политикой, тоже становятся меньшими. В том числе и риск, связанный с голосованием за посткоммунистических левых. Вместе с ограничением политического поля уменьшается страх перед ложным шагом. А это опасная иллюзия.
В заключение – самая важная причина растущих электоральных шансов левых партий, которая наблюдается и в других странах бывшей империи. Ею является человеческое страдание, страх, боязнь перемен и платы за них. Два года назад люди бежали от всего этого к правым, сегодня они ищут спасения на левом крыле.