Таежный бурелом
Шрифт:
— Они ли губят? Подумать надо.
Тихон достал из кармана «Воззвание к солдатам всех воюющих стран».
— На вот, почитай, что Ленин пишет.
Отец взял протянутый сыном листок. Видеть глазами то, что Ленин сам писал, ему еще не приходилось.
— Сам Ленин или кто другой писал?
— Генерал отрицал, а солдат перед смертью поклялся. «Ленин, — говорит, — писал, чтобы солдаты правду знали».
— Перед смертью человек не лжет. Почитаю, обязательно почитаю. Добрый слух
Тихон добавил твердо:
— А о том, отец, не беспокойся! Головы не уроню, чести не потеряю.
Возвращались домой молча. Каждый думал о своем, наболевшем и еще непонятном.
ГЛАВА 2
Тихое утро. Розоватый дым поднимался в небо и таял в синеве. Над Уссури кружили крикливые гуси. На повети пропел петух, захлопал крыльями; замычал теленок.
Солнце еще не взошло. Сиреневые сумерки бросали длинные тени. Четко вырисовывался одинокий кедр на утесе. Тайга дремала в предутренней тишине. Никли над рекой ивы.
Тихон засмотрелся на знакомые места. Любил он предутренний час. Всю ночь снилась ему котловина, отравленная немецкими газами. Слышались хрипы задыхающихся солдат, стоны умирающих, предсмертное ржание коней… Сближались в молчаливом рукопашном бою спешенные драгуны, пытаясь прорвать кольцо окружения, вырваться из клубов ядовитого газа, но завеса пулеметного огня отбрасывала их назад. Безостановочно свистела над головой шрапнель…
Истомила ночь, померкли все прелести лета…
Подошел, как всегда беззвучно, в своих ичигах из лосевой кожи, отец.
— Пойдем в избу. Голодное брюхо не родит хорошей мысли.
Мать гремела ухватами. Поставила на стол жаровню с сохатиной. Обняла сына, прислонилась к чисто выбритой щеке.
— Кушай, сынок. На войне-то, поди, голодно?
Тихон посмотрел в ее помолодевшие, лучившиеся ясным светом глаза, тихо сказал:
— Не надо про войну.
Отец смолчал. Был он недоволен: сын сбрил бороду. Суровы обычаи таежников. Но, начав с табака, Тихон решил шаг за шагом отстаивать свою самостоятельность.
— Вот ты говоришь, не надо про войну, — неожиданно сказал отец, — а что, если немец опять попрет, кто же Русь защитит? Мы, старики, что ли?! — В голосе звучала горечь. Нетерпеливо постукивая узловатыми пальцами о край стола, в упор глянул на сына. — Одни казачишки отдуваться станут, а-а?
Тихон порывисто выпрямился. Сжав в кулаки пальцы, выдохнул:
— Черт с ней, с войной! Не пойдем больше — и весь сказ! Казаки? У них тоже война в зубах оскомину набила.
Отец пожал плечами.
— У воинов одна мысль — о благе Руси…
Тихон овладел собой, ответил твердо, прямо глядя на отца:
— Придет время, сам
— Где же, сынок, здравый смысл? С медведем не языком, а берданой разговаривают. Раз мир не подписан, с фронта уходить нельзя. Казаки, вон, верны присяге.
— И казаки, батя, разные бывают, не все на атаманскую булаву молятся.
Тихон вдруг застонал, схватился за грудь. Началась рвота. Испуганно подняв брови, отец смотрел на его искаженное лицо. Поддерживая под руку, вывел на воздух.
— Ничего, батя, пройдет. Немец нас травил: отжал в котловину, газ напустил.
— Вот оно что! А ты это зверье добивать отказался. Уничтожать их, как волков, надо.
Тихон отдышался, успокоился.
— Немец тоже человек, такой же солдат с винтом, как и я, — заговорил он. — Ни ему, ни мне, ни тебе эта мясорубка не нужна. Земля? Эвон, гляди, батя, сколь ее, глазом не охватишь. Пали тайгу, корчуй пни, всю Россию прокормишь. Война буржуям нужна.
— Буржуям? Слово-то мудреное, не русское. Сколь лет библию читаю, а такого не встречал.
— В библии об этом не пишут. Буржуи — это… как бы тебе растолковать, ну, всякие там заводчики, торговцы…
— Понимаю, толстосумы вроде наших Жуковых.
— Во-во, точно.
После завтрака отец вывел из конюшни белого коня.
— Каков, а-а? Хорош? Иноходь редкая, в седле, как в люльке.
У Тихона загорелись глаза. Понимал парень толк в лошадях. Потрепал жеребца по крутой шее. Тот отпрянул, вздыбился, поволок старика по двору.
— Балуй, черт непутевый! — весело кричал Сафрон Абакумович, осаживая жеребца.
Конь кованым копытом раскидывал в стороны влажную землю.
— Откуда такой красавец? — спросил Тихон, снова подходя к жеребцу.
— Наш, Тихон. Счастье приперло вскоре, как тебя проводили. Купцы на постой во вьюгу остановились. Жеребушка в пути ослабел, обезножил, они и сменяли его на овес. С рожка выпоил. В избе всю зиму держали. Задал он нам хлопот.
— Богатство целое.
— Осенью продам. В крестьянстве такой баловень не нужон. Жуков, эвон, двух рабочих лошадей сулит, сбрую в придачу и плужок.
— Не жаль?
— Жаль, да нужда. Нашему Гнедку двадцать третий, вот-вот околеет. Без коня — петля, да и стар я за сохой ходить.
Тихон еще раз огладил жеребца. Под бархатистой кожей ощутил биение пульсирующей крови. Блестящая шерсть как только что выпавший снег, тонкая подвижная морда, раздувшиеся ноздри, густая грива, широкая грудь и длинные бабки — все говорило о силе и выносливости.
— Нет, батя, такого продавать нельзя, а Жукову — тем более.
Сафрон Абакумович промолчал. Потом, передавая сыну повод, сказал: