Таежный бурелом
Шрифт:
— Ша, дьявол!.. — Тихон потрепал запотевшую шею жеребца, придержал повод.
Федот окинул быстрым взглядом горизонт, насупился.
— Сена нет и с хлебушком плохо. Сушь стоит, палит, стерва.
— Может, обойдется. Хлеба будто ровные, в трубку пошли…
— Соболиную шкурку ценят не в дупле, а на прилавке купца. Гляди, как жжет, на земле яйца можно печь. Много лет такого зноя не было. Китайцы за женьшенем шли, сказывали — в Маньчжурии все сгорело, реки пересохли, деревья лист скинули.
Тихон вздохнул. Пожалуй,
На вершине безлесной сопки остановились. Тихон приподнялся на стременах, огляделся. Внизу лежала луговина, окруженная синеватой стеной гладкоствольных ясеней. Над озерком стлался сизый парок.
Еще в детстве мечтал Тихон прибрать к рукам этот заброшенный участок, а сейчас ему, унтеру и георгиевскому кавалеру, общество вряд ли откажет. И отец обрадуется, деловой, скажет, растет хозяин.
— Что, глаза разгорелись? — спросил Федот. — Далековато сенцо возить, а так добрый покос. Но наш живоглот едва ли уступит.
— А это не его, а общества.
— Общества… — с иронией отозвался Федот. — А над обществом Жуков.
— Сходу бочонок водки выставим, лужок того стоит, не устоят казаки. Вот смотри…
Тихон вынул серебряные часы, протянул Федоту.
— Вместе с «Георгием» цесаревич одарил.
— Редкие часы, императорские. Разгорятся у живоглота гляделки. Ох, разгорятся! Жаль швырять награду псу под хвост.
Тихон рассмеялся.
— На что они мне, хоть и царские, так, господская забава. Солнышко — крестьянские часы да петух горластый.
— Часов маловато, однако…
— А корень, что в тайге нашел?
— Верно, голова — два уха. На тот женьшень всю станицу вдрызг упоишь.
Они спустились в луговину, объехали ее, осмотрели хозяйским глазом, остались довольны. Трава сочная, густая, не враз прокосишь. А зимой по первопутку вытянут сено потихоньку.
Довольные принятым решением, друзья возвращались домой. Торопились, хотелось порадовать стариков.
Откуда-то издалека донеслась песня:
Смолкни, пташка канарейка, Полно звонко распевать! Перестань ты мне, злодейка, Ретивое надрывать!Тихон встрепенулся: так пела только Галя. Далекое, давно забытое нахлынуло на него с новой силой. Он приподнялся на стременах,
Песня слышалась все ближе.
— Теплый голос, сердцем поет. Скажи, бывают же такие голоса!
Федот посмотрел в переменившееся лицо Тихона, пожал плечами.
— Тяжкая доля у девки. Жаль ее, когда-то ведь все вместе дружили. Отец у них спился, как сына на германском устукали…
— Говори толком, — попросил Тихон.
Федот стал рассказывать о неудачно сложившейся судьбе подруги детства, не подозревая, что каждое его слово приносило Тихону нестерпимую боль.
— Давно она замуж вышла?
— Если бы вышла! А то связанную венчали. Как скотину продали Ильке Шкаеву.
Из-за поворота показался фургон. В дышловой упряжке рысила пара коней. На свежескошенной траве, придерживая ременные вожжи, сидел щербатый казак с одутловатым лицом и водянистыми глазами. Он глядел куда-то вдаль. Позади него лежала молодая женщина. Пышные волосы, словно тончайшие бронзовые стружки, блестели в лучах солнца. Прижавшись к матери, на сене сидел курчавый малыш.
Подперев рукой голову, женщина пела:
Радость-молодость миновалась; Отцвела она цветком И не вихорем промчалась — Пропорхнула мотыльком!..Тихон круто повернул лошадь, заехал в еловую чащу и, раздвинув ветки, оттуда разглядывал подругу детства.
Галя приветливо кивнула Федоту, негромко сказала какую-то шутливую фразу. Задорно сверкнули ее выразительные глаза.
— Да, такая девка, и сопленосому досталась, — сказал слегка озадаченный поведением друга Федот, когда Тихон выехал на дорогу.
— Тебе, Федот, когда-нибудь приходилось ловить соловьев? — неожиданно спросил Тихон.
— Нет. А что?
— А мне приходилось, — загадочно улыбнулся Тихон. — Помнишь, наш полк стоял в Польше?
— Ну, помню.
— Соловей, когда поет, ничего не слышит, — глядя куда-то в сторону тайги, продолжал Тихон. — Проследил я как-то, научился ловить. Выждешь, когда соловушка спустится пониже и зальется, накроешь фуражкой. Затрепещет крылышками и притихнет. Раскроешь ладонь, он встряхнется, свистнет… Чудная птица!
— Уж не собираешься ли ты венчанную бабу отбить? — с усмешкой воскликнул Федот.
— А почему бы и нет! Ночка темная, конь лихой, дружок верной, — отозвался Тихон.
— Не сходи с ума, у Галины ребенок растет…
Тихон, не ответив, огрел Буяна плетью.
Домой вернулись ночью. Старики спали. Тихон поставил на выстойку разгоряченного Буяна, пошел на Уссури. Искупался. Освеженный речной прохладой, вскарабкался на стосаженный утес, круто нависший над рекой.
Рядом с ним высился исполинский кедр, отец определял его возраст в триста лет.