Таежный бурелом
Шрифт:
— Застоялся. Съезди промни. А я на заимку. Замешкался, гляди-кось, солнце всходит.
Сдерживая танцующего Буяна, Тихон зарысил за околицу.
Поднялось солнце. Все вокруг засияло. Над лугами, наливающимися под раздольно сверкающим небом, заструился тонкий аромат ландышей. Подул легкий ветерок. Травы заколыхались, словно скользнула по ним зеленоватая волна.
Таежные дали ожили. Перекликались кукушки. Из березняка доносилось заливистое ржание жеребят. Над головой, сужая круги, летела стая черноголовых
Остроклювый беркут, высматривающий добычу с вершины сухостойной лиственницы, вытянул шею и, раскинув крылья, взмыл ввысь. Ударил клювом крохаля, подхватил когтистой лапой. Над лугом закружился пух.
Тихон снял с плеча ружье, выстрелил. Тяжело хлопая крыльями, беркут залетел за лес и там упал.
Неожиданно выбежавший из кустов заяц вспугнул норовистого Буяна. Жеребец закинул голову к луке седла, запрокинулся. Тихон ожег его плетью. Буян кинулся в сторону, закусил удила и, стелясь над травами, помчался, не разбирая дороги, туда, где виднелся жуковский табун.
Сытые кобылы, опустив маленькие на длинных шеях головы, дремали. На пригорке застыл огненно-рыжий донской крови жеребец с могучей грудью, с косматой до колен гривой. Заметив чужого, тревожно заржал.
Буян, не слушая повода, несся к табуну. Табунный жеребец с налитыми кровью глазами сорвался с пригорка. Тихон припал к конской шее. Озверели кони. Взметнулись конские копыта. Оскаленными зубами рвали друг друга, летела шерсть. Тихон отбивался нагайкой, хлестал свирепого жеребца прямо по глазам.
Федот услышал топот и ржание. Наметом прискакал на поле сражения.
— Шайтагал!.. Шайтагал!..
Жеребец, услышав знакомый голос табунщика, умчался к кобылицам.
Друзья стреножили коней, растянулись у дымокура в тени дубов. Но задушевный разговор не состоялся. Донеслось звонкое постукивание подков о каменистую дорогу. По перелескам разлился заливистый звон бубенцов, Федот вгляделся.
— Хозяин едет.
— Бог не выдаст, медведь не задерет, — отозвался Тихон. — Потрухиваешь?
— Старики околеют, ежели я без работы останусь. У него власть — станичный атаман, скажет слово — и в свинопасы не возьмут.
На развилке дороги мелькнул серый в яблоках рысак.
Федот торопливо расстреножил коня, стал подтягивать подпруги. Хозяин соскочил с двуколки, привязал рысака к березе. Закинув за спину руки, медленно, вразвалку пошел к батраку. Тучный, с тройным подбородком, со складками жира на затылке, усеянном редкими жесткими волосами. Короткие, с толстыми икрами ноги, обутые в лакированные сапоги, твердо ступали по траве. В маленьких бегающих глазах светилось высокомерие.
— Разляживаешь, лодырь?
— Я, Селиверст Просолович, только что…
— Кто Шайтагалу холку порвал?
Федот наклонил голову.
— Не ори, разобраться надо.
Короткопалая хозяйская рука, заросшая рыжим волосом,
— Не вводи в грех, хозяин…
Жуков снова размахнулся. В тот же миг Тихон вырвал из его пальцев треххвостку, сунул ее в дымокур.
— Вы уж простите меня, Селиверст Просолович, но однополчанина не могу не выручить. Три года на фронте с Федотом вошь кормили.
Спокойный тон Ожогина подействовал. Жуков растерянно уставился на него.
— Чистых кровей Шайтагал, с Дона привезли. Загубил, мерзавец!
На скуластом лице вздувались бугристые желваки. Говорил жиденьким тенорком, переводя сердитый взгляд с Федота на Тихона.
— Федот не виноват. В ответе я, Селиверст Просолович.
Жуков, теребя пегую бороденку, выслушал Ожогина. Потом провел рукой по лысине, притворно-любезно заговорил:
— Ничего-с поделать не могу. Придется Шайтагала к ветеринару свести за ваш счет-с, а уж ежели что, сами-с понимаете, жеребчик денег, и не малых, стоит.
— Не нищий, уплачу, — отрезал Тихон.
— Вот и договорились.
Жуков достал портсигар, стал разминать пальцами папиросу. За его внешне спокойным видом Тихон чувствовал какой-то подвох.
— Что же ты, Тихон Сафронович, приехал и глаз не кажешь? Мог бы старика уважить, лестно и мне принять георгиевского кавалера в своем доме.
И стал расспрашивать, как Тихон доехал, как без царя Россия живет, видел ли он Ленина, что это за большевики, как дальше с войной думают.
Тихон отвечал скупо. Тогда Жуков счел нужным показать свою осведомленность в обстановке:
— Временное правительство одумалось. Решено-с войну до победного конца довести.
— Меня это не касается, — сухо проговорил Тихон.
— Всех, милый, касается. Мобилизация объявлена.
Тихон вздрогнул. Жуков внимательно за ним наблюдал.
— Вот оно что, милый. И тебе следует к старшему писарю зайти. Унтеров в первую очередь велено…
— Я подчистую…
— Коли подчистую, хорошо, но порядок надо соблюдать. Бумаженция одна получена, так, немудрящая бумаженция, нас с тобой она пока не касается. В армии введены военно-полевые суды; для беглых и бунтарей — смертная казнь, ну и другие положения. Вот она как, революция-то, повернулась. Порядочек-с, порядочек-с устанавливается. Военный министр Керенский в наступление армию бросает, Корнилов на Питер двигается.
Тихон не мог больше сдерживаться, его гнев прорвался:
— Не бывать войне! За новое кровопролитие в крутой рог скрутим и под задницу коленом. Не нужна народу мясорубка. Продали Россию, а теперь изворачиваются. И Корнилову обломаем копыта.