Таежный бурелом
Шрифт:
Любили Тихон с Галей этот кедр. Когда-то здесь они подолгу сидели, разговаривали, выслушивала девушка горячие слова парня. Делились и горем и радостью.
— Эх, Галя, Галя, как над тобой надругались, — шептал Тихон, сидя под кедром и вглядываясь в серебрящуюся под лунным светом воду.
Вспомнилась последняя ночь перед его отъездом в армию. Ничего не значащие слова, которые они произносили, приобретали для них какой-то особый, сокровенный смысл. Они были счастливы… До утра просидели вот здесь — под сенью мохнатых ветвей. Галя тихо
Долгие, нелегкие годы он носил ее образ в сердце. Перед каждой атакой видел ее лицо, слышал голос: «Храни тебя бог!..»
И вот случилось непоправимое. Так ли это? Роились мысли, то робкие и расплывчатые, то дерзкие — усадит он Галю на Буяна и умчит за Уссури…
Светало. Из-за гористых кряжей поднималось солнце.
После завтрака Тихон рассказал отцу о лужке.
— Это ты, сынок, хорошо удумал. Год тяжелый будет, без сена зарез, а без часов не пропадем. Вот и женьшень сгодился, — одобрил его план старик.
ГЛАВА 4
На лугах шла дружная работа. Тихон с радостью отдавался ей. Из дому выезжал чуть свет, когда воздух еще был напоен ночной прохладой. С утра до ночи был на ногах и не чувствовал усталости. Здоровье окрепло. Все реже мучил изнуряющий кашель, исчез противный привкус иприта.
Тихон прошел последний прокос, сунул литовку под травяной вал. Кругом лежали вороха скошенных трав. Что может быть лучше запаха свежей, блекнущей под зноем травы! Вдыхая этот медвяный аромат, он ворошил граблями сено.
— Пусть еще посохнет на припеке, а там и в стог.
Мать протянула березовый туесок с брусничным отваром.
— Притомился? Испей, сынок, полдничать пора.
Стогование — работа шумная, увлекательная, она завершает многодневные усилия, и Тихон вместе с братьями не жалел сил. Строга, неуступчива мать, чуть оплошаешь, заставит переделывать зарод.
Шуршали подвозимые к зародам копны. Звонко перекликались ожогинские внуки, восседающие на лошадях. Здесь командовал быстрый черноглазый Дениска, пятнадцатилетний сын старшего брата Тихона, Никиты. Сбросят ребята с волокуши сено и норовят поднять коней в галоп, наперегонки, а Дениска, как дед, насупит густые брови и ломающимся баском рявкнет: «Ну, ну, вы, обормоты!» — и вся ватага притихнет. Но вдруг всем в глаза бросилось ярко-рыжее пятно, катившееся через скошенный луг. Всю степенность с Дениски как ветром сдуло. Ударил он босыми пятками коня по бокам и с криком: «Огневка!.. Огневка!..» — поскакал стремглав. За ним подняли в галоп коней и остальные. Работа приостановилась.
Лису Дениска захлестнул плетью, спрыгнул с лошади, поднял ее за хвост. Но зверь оказался ловким: тяпнул подростка за руку чуть повыше локтя и скрылся, только огнистая спинка мелькнула в кустах.
— Эй, огольцы, сена-а-а!
Мальчуганы опомнились, повернули коней к копнам. Дениска, морщась от боли, залепил ранку лопухом.
— Эх, охотник! —
Она присыпала ранку теплой золой, поплевала на нее.
— Иди работай. Хорошо, деда нет, а то б огрел плетью.
Дениска вскочил на коня. Укушенная рука припухла, ныла в плече. Он стиснул зубы, погнал к копнам. Болит не болит, а терпеть надо. Вон зимой деда тигрица помяла, а он на лыжах верст тридцать отмахал и, только когда переступил порог, упал на крашеный пол.
К ночи стогование закончили. Десять больших зародов торчали на обнаженной земле…
Решил Тихон заехать на казачий покос — хотелось повидаться с Галей, перекинуться хоть словечком. Он подседлал Буяна.
Вдали показались костры казачьего табора. У огня сидела Галя, плела венок. На ее коленях дремал малыш.
Тихон вышел из кустов. Галя узнала его. Молча, не шевелясь, смотрела в его изменившееся, возмужавшее лицо.
— Что же молчишь или не рада?
— Не надо, Тихон, — прошептала Галя. — Венчанная я, не тревожь сердце.
Тихон подошел ближе, укоризненно глядя ей в глаза. Обида захлестнула сердце.
— Значит, все забыла?! Научилась с Илькой золото считать?
Галя ахнула, всплеснула руками. Заплакал Егорка. Из шалаша вышел взъерошенный Илья.
Тихон поспешно отошел в кусты, поймал стремя…
Дома его ждала нерадостная весть.
Под навесом на березовом чурбане сидел хмурый отец, пристраивая грабли к литовкам для косовицы хлебов. Увидев сына, опустил голову, щелкнул ногтем по обуху новой, только что отбитой косы, прислушался к звону.
— Добрая коса будет, стойкая на солому… Купил вот, нелишняя, думаю…
Доделал грабли, перетянул на косовище ручку, повесил литовку на место.
— Ну, сынок, новости никуда не годные.
Отец говорил медленно, часто вздыхая, сдерживая гнев.
— Вот они, дела-то, сынок, как поворачиваются. Грозит Жуков заарестовать тебя, как уклоняющегося… Полста карбованцев иуде мало, копил на плужок… Еще ярочку подкинул. Куда там — и слышать не хочет. Мелким бесом стелется, подай ему, ни много, ни мало, самого Буяна, а не то грозит: «Заарестую».
Тихон не привык перебивать отца. Он выжидательно молчал, стискивая от распиравшей его ярости кулаки и кусая губы.
Отец почесал затылок, голос его дрогнул:
— Отдам Буяна, черт с ним.
Тихон не сдержался, ударил кулаком по краю телеги.
— Я ему, живоглоту, дам Буяна! Он, косоротый, допрыгается! Солдатская взятка легка: два золотника свинца — и на погост. Не видать ему жеребца как своих ушей!
Отмахиваясь веткой от комаров, к ним подошел Никита. Не спеша вычесал деревянным гребнем из бороды травинки, строго сказал:
— Ты не перечь, не перечь, Тихон, батя знает, что делает.
— Напрасная затея: солдату некуда деться, прикажут — при в огонь.