Таинства любви (новеллы и беседы о любви)
Шрифт:
В гостиной притихли и молча ожидали продолжения. Вообще казалось, словно самая жизнь промелькнула во времени, как при просмотрах старых фильмов. Владимир Иванович переглянулся с Натальей и с Вадимом, они оба знаками выразили полное одобрение, мол, все хорошо, продолжайте в том же духе. Теперь он заговорил так, будто сам тут же сочинял.
Вторая жизнь
В вельветовых брючках и рубашке модного фасона, как у взрослых молодых людей, только все в миниатюре, маленький мальчик держался с достоинством и как-то грустно. Он стоял на кухне у окна,
«Конечно, я и не подумал, - рассмеялся Владимир, - что кот Васька превратился в маленького мальчика». Но несомненно было что-то общее между ними. Что? Внутренняя самопроизвольность движений, спокойное выражение осмысленности, всепонимания? Мальчик, правда, еще обладал даром речи, что, в общем, ничего не меняло.
«Кто такой?» - не успел подумать Мостепанов, как мальчик ответил на его вопрос.
– Меня зовут Федя. Вы меня не помните, дядя Володя?
– А ты меня помнишь?
– Да. Я ведь давно бываю у тети Веры, хотя и не часто. А скоро придет тетя Вера?
– Как ты сюда попал?
– удивился Владимир.
– С мамой, - отвечал мальчик.
– Вы и ее не помните? Нет, ее-то вы, наверно, помните!
– Почему ты так думаешь?
– Мама хорошо вас знает. Она всегда спрашивает о вас у тети Веры. Как сосед? Не женился? А тетя Вера всегда рассказывает...
– А где твоя мама?
– Она уехала за вещами. У нее неприятности.
Разумеется, Владимир прекрасно помнил Федину маму. Небольшого роста, вполне хорошенькая... Он видел ее изредка и мельком, но тем эффектнее запечатлелась молодая женщина в его памяти. К тому же словоохотливая Вера Федоровна, принимая участие в судьбе своей дальней родственницы, любила поговорить при случае на кухне с соседом о всех сколько-нибудь замечательных событиях ее жизни. Уже замужество Юли, как звали маму Феди, было чем-то необыкновенно: кажется, она училась в ПТУ, а жених - аспирант, подающий большие надежды, затем защита диссертации, покупка машины и гаража и т.д.
– все находило сердечный отклик у доброй Веры Федоровны, и Владимир невольно был наслышан о счастливой преуспевающей жизни Юли и ее мужа, который казался в самом деле серьезным ученым.
Изредка они всей семьей подкатывали к Вере Федоровне, но, не успев войти, сейчас же мчались куда-то дальше. Случалось, Юля приезжала одна и оставалась у Веры Федоровны, и тогда по квартире разносились ее торопливые шаги и внятный шепот. Владимир только здоровался с ними или с нею, но молодая женщина, как он замечал, поглядывала на него с ясной улыбкой, точно они хорошо, очень хорошо знакомы. Слова Феди прояснили положение вещей: они в самом деле хорошо знали друг друга, правда, как бы заочно, через Веру Федоровну.
Вскоре пришла Вера Федоровна, Владимир пил чай на кухне, а Федя был в комнате.
– Владимир Семенович, вы знаете, какое у нас несчастье!
– зашептала Вера Федоровна, впрочем тут же переходя на обыкновенный тон.
– Юля просила меня ничего не говорить, и я, конечно, ее понимаю. Но лучше вся правда, чем недомолвки...
– С папой Феди что-нибудь случилось?
– спросил Владимир.
– Как вы угадали! Это удивительно!
– заволновалась Вера Федоровна.
– С ним! Да! Я недаром говорила, что он балаболка! Балаболка и есть!
Все это означало, что муж Юли связался с другой женщиной. Дело, как говорится, житейское.
– Это же смешно!
– возмущалась Вера Федоровна.
– От Юли, от такой жены, бегать за погаными бабами... Балаболка и есть!
– А как
– спросил Владимир, впервые называя племянницу своей соседки по имени, выказывая тем самым свое невольное участие, что Вера Федоровна оценила и обрадовалась. Настроение у нее переменилось, и она с живостью продолжала:
– Вы думаете, она льет слезы в три ручья? Ничуть не бывало. Вы не обратили внимание на кассиршу в Доме книги? Обыкновенно она сидит в зале на первом этаже со стороны канала Грибоедова?
– Не помню.
– Брюнетка, хорошенькой не назовешь, скорее, дурнушка... Но что-то есть, знаете.
– И Вера Федоровна замолкла. Тут открылась дверь комнаты, на кухню вышел Федя.
– Тетя Вера! Пора включать телевизор. Начинается детская передача.
– Какая передача?
– переспросил Мостепанов.
– Детская, - повторил Федя.
Слово это в его устах звучало совершенно необычно, совсем не так, как все другие слова. Похоже, он обозначал им особый мир, отличный от окружающего, в котором владыки - взрослые. Этот мир, очевидно, не был для него условностью, как нередко для взрослых, скорее мир взрослых обладал в его глазах туманным непостоянством и резкими диссонансами.
«Кассирша!» - вспомнил слова Веры Федоровны Владимир, оказавшись в тот день на Невском, и нарочно заглянул в Дом книги. Надо сказать, что он вообще был как-то неравнодушен к продавщицам, к тому, как они стоят за прилавками на виду у всех и обыкновенно как бы и без дела. Если ему случалось забежать в «Гостиный двор» или «Пассаж», он невольно наблюдал за ними. Благоразумные и занятые люди высматривали прежде всего вещи, а продавщицы все для них на одно лицо, а он поглядывал на лавки и полки, на оформление отделов и на продавщиц, как правило, молоденьких и больших модниц, что можно угадать по их повадкам и речам, несмотря на то, что они носили рабочую форму - халатики или костюмы, впрочем, не лишенные кокетства.
В большом универмаге всегда можно найти изящно оформленный уголок и продавщицу, которая проста и ровна со всеми, исполнена тишины и на свой лад особенно хороша собой, и художник, думал Мостепанов, настоящий художник с гармонической душой, как Эдуард Мане, например, уж верно не прошел бы мимо, чтобы не унести с собой ее образ как самый естественный и прекрасный тип современной продавщицы, вообще молодой девушки. Ведь удивительно, с каким милым и невольным торжеством молодой жизни она украшает свой отдел детских игрушек или бытовых товаров! Владимир Мостепанов издали щурился, точно он художник и перед ним его модель, затем невнимательный, рассеянный, а то и сердитый, спешил выйти вон, махнув рукой на покупки, несбыточные для него там, где все только бегут куда-то и толкаются...
Но - странно - пока ехал домой и особенно дома, Мостепанов точно впадал в полусон, и его столь неудачное посещение «Пассажа» представлялось ему уже совершенно в ином свете. Он видел за прилавком продавщиц, молоденьких и хорошеньких, как на подбор. «А потом, входя в возраст, куда интересно они деваются?
– спрашивал он.
– Или остаются вечно юны? Конечно, невелика услуга вещь показать, в бумагу завернуть, - начинал бормотать Мостепанов.
– При этом слушать, что несет подруга (болтают они всегда такой вздор, что лучше бы не открывали рта), и так красиво на нее взглянуть... У них свой мир, свои заботы... Все модно-молоды... Слегка ленивы до работы, и долгий в зеркалах томится взор... Им хорошо, хотя бы ради скуки, - продолжал Мостепанов думать над новым мотивом стихотворения.
– Среди вещей живые существа, вещам они нужны, как скрипке - руки, без них душа вещей мертва. И вдруг предстанет мир совсем особый, где новизна вещей - как волшебство, и продавщицы - странные особы, конечно, феи. Вот их торжество!»