Таинства любви (новеллы и беседы о любви)
Шрифт:
– Вы живете здесь?..
– Да.
Никуда не годится. Точно во сне. Владимир Мостепанов, не говоря ни слова, перепрыгивая несколько ступенек, побежал вниз. И вдруг раздался звонкий, задорный смех. Да, у этой женщины и голос звучал молодо, смех - такой молодой, веселый, что он невольно вернулся на среднюю площадку, чтобы взглянуть на нее. Как должен выглядеть человек, который так хорошо смеется?
В самом деле, уже ничего от пришибленной горем или одиночеством вдовушки! Стояла на верхней площадке молодая розовощекая женщина, полная жизни.
–
– смеялась она.
– Ей-богу, не нарочно. Я только сию минуту узнала вас. Значит, Вероника, моя племянница, успела вас допечь, что вы готовы удрать без оглядки.
Владимир не знал, как быть.
– Держитесь монахиней, - проговорил он, - а смеетесь, как...
– Хорошо, хорошо, - поспешила сказать Ольга Михайловна, так звали тетю Вероники.
– Если вам почему-то нельзя поселиться у нас, никто не станет настаивать. Идемте. Вы продрогли. Согреетесь и уйдете.
– Между тем она открыла дверь.
– Не бойтесь Вероники. В конце концов, она тут не живет.
– Как - не живет?!
– Живет у себя, у родителей, по улице Фурманова. Нас навещает по детской привычке. Мама будет рада вас видеть.
Лидия Владимировна, кутаясь в белую шаль, выглянула на лестницу со словами: «Да с кем ты там говоришь?»
Владимир поднялся и вошел в квартиру, где на этот раз ему предлагали поселиться. А что? Почему бы и нет? А Вероника пусть думает себе как хочет, даже не знается с ним. Эта большая петербургская квартира, где неслышно, неприметно живут несколько семей, привлекала его до странности, как иных горожан - память о деревне, о больших патриархальных семьях.
– Квартиранта веду.
– Ольга Михайловна снова расхохоталась с милым торжеством, рассказывая матери, как нашла репетитора Вероники.
Лидия Владимировна привечала Владимира, как всегда. Сели пить чай - с маслом и дешевой ливерной колбасой. Всего понемножку, зато каждый бутерброд - как праздничное угощение и особое внимание к гостю. В магазинах все было по сравнению с первыми послевоенными годами, но излишеств в еде не допускали - как принято издавна у интеллигентов. Не тем люди жили.
– Владимир, - распорядилась Лидия Владимировна, - коли все так случилось - значит, судьба. Вам нужно уединение, тишина для занятий, - это понятно. Вы даже можете у нас столоваться. Это не будет нам в тягость, а для вас - здорово.
– Спасибо! Получается, будто берете меня в свою семью, - заволновался он.
– Почему бы и нет? Вы для нас уже не первый встречный.
Пахнуло давним, точно из детства, лаской и добротой человеческих отношений. Бывало, окликнет его какая-нибудь тетя и спросит, как мать, а то вспомнит про отца, каким он был молодцом, - и хорошо так вдруг станет, точно весною повеяло, точно тебе сказали слова любви и признания. И тетя, сама тоже растроганная, даст конфету из кулька, припасенного для ее детишек. Было холодно и голодно, были и обиды, детские, безысходные, злые, но рос он именно в той постоянной атмосфере добра и ласки, и это сливалось с тем, чем веяло от города с его красотой, от любимых книг, вообще от представления о Родине, о России...
Выйдя
В те годы расстояния в городе казались куда более протяженными, чем сегодня, и люди ездили в троллейбусе, на трамвае терпеливо, как в начале века на конке. И выехать с 5-й линии Васильевского острова, где общежитие, или со Среднего проспекта, где химфак, на Невский для Владимира Мостепанова всегда было событием, равным по нынешним временам чуть ли не короткой поездке в Москву.
Мороз спал, повеяло теплыми ветрами весны... На Невском не было того многолюдья и обилия машин, как сегодня, но фонари горели, казалось, ярче, и улица, просторная, тихая, далеко освещенная, с празднично настроенными прохожими, подбегающими к зданиям театров, напоминала что-то вековечное, пушкинское, гоголевское, лучась живой жизнью.
На Рубинштейна его уже поджидали с ужином, вернее с поздним обедом. Ольга Михайловна только что пришла с работы. Владимир показал ей билеты, она рассмеялась и ничего не сказала. За обедом Лидия Владимировна расспрашивала его о родителях, о планах на будущее... Затем он сел за небольшой столик Ольги Михайловны во внутренней комнатке, разложил книги и открыл тетрадь по органической химии... Тихо было во всем доме, во всем городе... Он вздохнул, почти счастливый, но не занималось...
Вскоре его позвали принять ванну. В доме было печное отопление, в ванной топилась колонка. Когда он, помывшись, пришел к себе, кровать его была разобрана. Стало неловко: зачем это? Он сам. И все же разлегся на приготовленной для него постели с тихим, по-детски трепетным чувством благодарности...
За шкафом и занавеской он слышал голос Ольги Михайловны, тоже принявшей ванну, - застенчивый, томный... Фантазия его разыгралась, он вообразил себя женатым на ней... Почему бы и нет? А Вероника? Владимир предчувствовал, что они не поладят...
Это подтвердилось быстрее, чем он ожидал.
Вероника лишь пожала плечами, узнав от бабушки, что Ольга сдала свою комнату ее репетитору. В первую минуту ей показалось, что для нее это не важно, а для бабушки с Ольгой - лишние деньги. Но в день занятий она уже не приехала заранее, как прежде, о переодеваниях не могло быть и речи, то есть неудобства оказались очевидными. Прибежала она в последнюю минуту, замерзшая и сердитая бог знает на кого. Дверь ей открыл Мостепанов. Это тоже ей не понравилось.