Такая долгая жизнь
Шрифт:
— Прости меня, Ян. Но я бы очень хотел помочь этому человеку.
— Ты хочешь помочь? Давай обсудим: что можно сделать? Путивцев все еще находится под следствием?
— Я этого не знаю.
— А кто же знает? Может, жена?
— Жена тоже не знает.
— Кем работал Путивцев в последнее время?
— Директором Тагторга.
— Ты же говорил, что он партийный работник.
— Он был секретарем горкома, но у него возникли какие-то неприятности по партийной линии, и его перевели в Тагторг.
— Какие
— Я этого не знаю.
— Этого ты не знаешь, того ты не знаешь, а кричишь, горячишься…
— А как же мне не горячиться, если речь идет о судьбе хорошего человека, настоящего коммуниста.
— Очень может быть, но все это надо доказать.
— Ну вот и давай докажем.
— Докажем, но как? Ты не видел этого человека семь лет. За это время человек может измениться.
— Путивцев не мог измениться.
— Допустим, что не мог. Но он мог совершить какую-либо политическую ошибку. Ты подумал об этом?
— Я обо всем подумал и готов поручиться за него.
— Кому нужно твое поручительство? Органам нужны факты. А где их взять? Ни я, ни тем более ты не можем затребовать это дело в Москву. Это может сделать только нарком или замнаркома. Скажу тебе прямо, что я с этим наверх не пойду. Все, что ты рассказал, — одни эмоции. А Москва, как у вас говорят, слезам не верит.
— Тогда я пойду к заместителю наркома, — заявил Щаренский.
— Как твой начальник, я тебе запрещаю это. Если ты пойдешь самовольно, не рассчитывай на мою поддержку!
— Спасибо за откровенность.
— Пожалуйста. Не такое сейчас время, Миша, чтобы с таким вопросом ходить наверх. Хочешь помочь — семь раз отрежь, один — отмерь…
— Семь раз отмерь, один — отрежь, — поправил Щаренский и невольно улыбнулся.
— Я знаю, как сказать. Я нарочно так сказал. Ты вот уже улыбаешься. Значит, голова твоя стала холодной. Это уже хорошо. Давай договоримся так: на днях в Ростов едет Бастурия. Я попрошу его узнать, что там за дело у твоего Путивцева, потом уже решим, как быть дальше.
Бастурия из Ростова привез плохие вести. Путивцев проходил по делу троцкистской группы на Таганрогском металлургическом заводе. Главный обвиняемый в этой группе — секретарь комсомольской организации завода — оказался ставленником Седова, сына Троцкого. Седов в свое время подписывал ему назначение.
Когда Жемайтис узнал об этом, он только развел руками:
— Тут такое дело, что голову потерять — раз плюнуть.
— Не может этого быть, чтобы Путивцев связался с троцкистами, — стоял на своем Щаренский.
— Что — не может быть? Есть показания Устинова. Устинов сознался…
— А Путивцев?
— Путивцев свою вину пока отрицает.
— Вот видишь! Устинов сознался, а Путивцев отрицает. Значит, он не виноват!
— Ты — старый чекист, Миша, и знаешь, что не все так просто бывает:
Этот давний разговор припомнился сейчас Щаренскому, когда он шел по пустынным московским улицам.
«Казалось, ты все сделал тогда, чтобы помочь Путивцеву. Ты убеждал себя в этом, но то была неправда. Ты просто отступился, а точнее — струсил. «Я могу рисковать собой, но не могу рисковать близкими и дорогими мне людьми. Если меня арестуют как пособника врага народа, тень падет на моего отца — старого большевика, на моих братьев…» Так ты говорил себе, пытаясь заглушить свою совесть. Только теперь ты сделал то, что должен был сделать тогда. Почему? Потому что теперь тебе терять уже нечего. Тебе вынесен приговор, страшнее которого ничего быть не может…»
Щаренский вышел на площадь Дзержинского. Большое серое здание справа было темным. Только в нескольких окнах горел свет. Сначала бригадному комиссару показалось, что светятся окна в кабинете Жемайтиса. Он хотел подняться к нему, но потом увидел, что это окна «дежурки».
«Позвоню Яну из гостиницы, поздравлю с Новым годом. Если бы не он, вряд ли бы мне тогда удалось перевестись в погранвойска…»
В гостинице Щаренского встретил словоохотливый швейцар:
— Товарищ бригадный комиссар, с морозу согреться бы, а? В ресторане все уже собрались!
В зале было шумно. И штатские и военные сдвинули столы, и образовался один большой стол.
— Товарищ бригадный комиссар, к нам, пожалуйста! — закричал молоденький лейтенант, летчик, увидев военного.
— Вам беленькой? — спросил летчик Щаренского.
— Давайте беленькой, — согласился Михаил Осипович.
— С Новым годом вас, товарищ бригадный комиссар!
— С Новым годом!
Лейтенант лихо опрокинул свою стопку в рот. Щаренский чуть отпил и поставил стопку на стол.
— Споем, что ли? — предложил лейтенант.
— Споем, споем… — поддержали его за столом.
— Что будем петь? «Катюшу», «Синенький платочек», «Если завтра война…»?
— «Если завтра война…»
Если завтра война, если враг нападет, Если темная сила нагрянет, Весь советский народ, как один человек, За свободную Родину встанет. На земле, в небесах и на море Наш напев и могуч и суров. Если завтра война, если завтра в поход, Будь сегодня к походу готов…