Такая долгая жизнь
Шрифт:
— Ты уж извиняй меня, дочка, что весточек о себе не подавал. Сколько раз хотел. А куда? Кабы знал куда… — оправдывался Демид.
— Ушел — как сгинул, — продолжала Лариса. — Разве ж мы чужие? Ну поссорились, поругались. Думала, что больше и не увидимся…
— Я тоже, дочка, многое за эти годы передумал, многое понял, многое повидал.
— Ну вот и расскажешь. Я тебя сейчас обедом кормить буду.
— Погоди, вот, старый, совсем забыл… — засуетился Демид. Полез в чемодан, достал платок. — Это тебе.
Нарядов
После пары рюмок водки Демид и вовсе разговорился: где был, каких людей повидал, что строил и что пережил.
Огорчился, что Лариса совсем не знает его родину, северную деревеньку.
— Надо съездить туда, дочка, надо. Родину забывать негоже.
— Съезжу, — пообещала Лариса.
Так и сидели они за столом до глубоких сумерек, до темноты, а потом при свете, пока не пришел Ананьин.
Лариса уже успела рассказать, кто он и что за человек.
Ананьин, войдя в комнату, удивился: что делает в его доме этот бородач, на лице которого, после сытного обеда, разлито довольство?
— Это мой отец, — поспешила Лариса.
— Это который? Ведь твой отец…
Лариса досадливо поморщилась:
— Это Демид Силыч!
— Ах, вон оно что!… Весьма, весьма рад. — И обратился к Ларисе: — Может, и мужа покормишь?
Ананьин прошел на кухню, помыл руки. Лариса поставила на стол еще один прибор.
— Ну что ж, дорогой тесть, со знакомством, — сказал Ананьин и выпил стопку водки. Закурил, не закусывая. — Любопытно узнать, откуда пожаловали.
— С Онеги я прибыл, — ответил Демид. — Может, слыхали? Или бывали?
— Бывать не бывал, а слыхать слыхал. И в каком же качестве вы там были?
— В каком качестве? — не понял Демид.
— Ну… — Ананьин несколько замялся, поймав взгляд Ларисы. — На поселении, что ли?
— Ах, вот вы о чем! — посерьезнев, сказал Демид.
Молча поднялся. Подошел к своему чемодану, раскрыл его и со дна достал пачку грамот. Молча положил их на стол перед Ананьиным. Ананьин надел очки, стал читать.
— Похвально, похвально, — наконец изрек он. — И куда теперь путь держите, если не секрет?
— Какой там секрет? А только сам еще не знаю куда. Поживу вот у вас несколько деньков. Подумаю…
— Так-так! Ну, не буду мешать, так сказать, родственной беседе. Устал. Хочу отдохнуть.
Ананьин встал и удалился в свою комнату, прикрыв за собой дверь.
Но после его ухода разговор уже не вязался.
Лариса постелила Демиду в кухне, недалеко от печи, по просьбе самого же Демида.
— Люблю, засыпая, слышать, как печка гудит, — пояснил он.
Демид действительно любил это время, когда, уставши за день, ложишься. В доме все затихает, гасят свет. Только в печке потрескивает да багровые блики по потолку
…Прожил Демид у Ларисы четыре дня и засобирался.
— Еще бы пожил, — предложила Лариса.
— Нет, дочка. Пора и честь знать.
Прощаясь, он сказал Ларисе:
— Дом твой — полная чаша. А тебе в нем плохо. Не перебивай. Я все вижу… А за гостеприимство твое, за ласку — спасибо. Писать теперь буду. И даст бог, еще свидимся.
И Демид не поцеловал, а благодарственно поклонился Ларисе в пояс по старинному обычаю.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Утром Михаил побрился. Сел завтракать. Включил «Рекорд». Знакомый голос диктора, чуть дрогнув, произнес: «Перестало биться сердце пламенного большевика-ленинца. Умер Серго Орджоникидзе!..»
Михаил в тридцать четвертом работал секретарем парткома котельного завода. Когда Орджоникидзе приехал на завод и увидел, как много еще надо сделать для его реконструкции, то сказал:
— Да, товарищи. Вам предстоит пришить пальто к пуговице…
Вернувшись в Москву, нарком принял все меры, чтобы завод получил вне очереди все необходимое оборудование. И котельщики сделали, казалось, невозможное: «пришили пальто к пуговице».
Живые черты его, добродушная усмешка, образная, живая речь, энергичная походка, жесты — все это осталось теперь только в памяти. «А Серго больше нет!»
Михаил прошел в кабинет и прилег на диван.
— Тебе плохо? — спросила Ксеня, заглянув в кабинет.
— Нет-нет! Иди занимайся своими делами. Мне просто надо подумать…
Горячий ком вдруг подкатил к горлу, остро заныло сердце.
Постепенно боль в груди затихла, как бы притаилась. Надо было жить и работать. День, как всегда, был расписан по минутам, а он потерял уже около часа.
Пришлось вызвать машину.
На девять в горкоме он назначил встречу с заведующим отделом народного образования. В городе работало семь школ ФЗО, досрочно закончили строительство еще одного здания. Все, казалось бы, хорошо с подготовкой молодого рабочего класса. Оказывается, нет. Побывав на заводах, Путивцев из разговоров с мастерами, рабочими узнал, что «фэзэошники», как их называли, приходят на заводы недостаточно подготовленными.
Посоветовался с секретарями парткомов. Те считали, что беда — в слабых контактах ФЗО с предприятиями.
Надо было всех собрать и поговорить.
В одиннадцать с предгорсовета предстояло обсудить жилищный вопрос. Строили жилья мало. Не хватало средств. А заводы росли. Рабочих требовалось все больше.
Аппаратное совещание в двенадцать ноль-ноль.
В обеденный перерыв посмотрит корректуру статьи о стахановском движении.
В четырнадцать — железнодорожники. (Простои груженых вагонов стали недопустимыми.)