Такая долгая жизнь
Шрифт:
Большинство женщин, увидев такой стол, конечно, заахали. А Щеглов, как мальчишка — ему тогда было двадцать восемь лет, — радовался этим ахам. Только Михаил испортил ему настроение.
— Если еще раз увижу у тебя такое — поставлю вопрос на парткоме.
— За что? — искренне удивился Щеглов.
— Стране не хватает хлеба! А ты?..
— А что — я? Страну накормлю, что ли?.. Каждый пусть делает свое дело. Я даю стране кожу, а другие пусть дают хлеб…
— Кожу даешь стране не ты, а завод, рабочие.
— Но разве я не стараюсь для рабочих?
В силу своего характера — он легко сходился с людьми — и коммерческой жилки Щеглов доставал, во всяком случае старался
— Откуда все это у тебя? — уже мягче спросил Путивцев.
— Поросенка и гуся купил на базаре, — оправдывался Щеглов.
— А конфеты?
— Директор кондитерской фабрики подарил две коробки.
— Вот-вот… Он тебе, а ты ему…
— Да что ты, честное слово, привязался! Был бы я куркулем, все сам бы сожрал! Думаешь, мы каждый день такое едим? Я ж для вас, для всех старался. — Щеглов повел рукой, как бы указывая на гостей, которые находились в комнате, — разговор шел на веранде.
— Пока жизнь не наладится — никаких банкетов! — твердо заявил Михаил.
И вот теперь этот звонок спустя три года…
В выходной Михаил собирался с Ксеней и Вовкой покататься на коньках по морю. Лед там сейчас как стекло. Полы полушубка распахнешь пошире и скользишь по льду, как буер… А вечером посидеть с семьей, поговорить. И чтоб никуда не надо было спешить…
— Ты не обижайся, Костя, наверное, не получится. Но я обещаю, что в этом месяце выберемся к тебе с Ксеней обязательно.
На перроне станции Марцево было пусто. Поезд запаздывал. Мела поземка. Колесников и Хоменко зашли в буфет выпить горячего чаю.
Наконец поезд прибыл. Немцев в лицо никто не знал. Но пассажиров, вышедших на станции, было очень мало, среди них немцев отличили без всякого труда: в шапках с клапанами, закрывающими уши. Покрой зимних пальто, обувь на толстой подошве — все было, как говорится, не нашим.
С немцами была переводчица — дама лет пятидесяти в старомодной дохе.
Колесников и Хоменко представились.
Немцы тоже протянули руки:
— Инженер Юпп Хагер.
— Механик Рольф Шумахер!
— А меня зовут Раиса Львовна, — сообщила переводчица.
Раиса Львовна оказалась большой любительницей поговорить. Колесников и Хоменко многое успели узнать о ее жизни по дороге в город. Судя по выражению лиц немцев, она все это им успела рассказать в поезде. Они сидели тихо, смирно, не проявляя никакого интереса к разговору русских.
Муж Раисы Львовны был инженером. Они жили в большом особняке на Малой Глинной. Но в двадцать третьем году, незадолго до смерти, муж добровольно сдал особняк властям под какое-то учреждение, а им выделили трехкомнатную квартиру на Арбате.
Раиса Львовна, по ее словам, с мужем объездила всю Европу: была в Париже, Берлине, свободно владела не только немецким, но и французским. Чтобы продемонстрировать свое знание французского, она не без кокетства спросила Колесникова:
— Парле ву франсе, месье директор?.. [20]
— Уи, мадам… [21]
Раиса Львовна, откровенно говоря, этого никак не ожидала. И тут Семен Викторович, взяв инициативу в свои руки, обратился к немцам по-немецки:
20
Говорите ли вы по-французски, месье директор?.. (франц.)
21
Да, мадам… (франц.)
— Ин
— Я! Я! Аллес вар гут [23] , — обрадованно закивали головами немцы.
Им было приятно, что русский директор изъясняется на их родном языке. А Раиса Львовна просто онемела. «Ах, он, наверное, из бывших…» — подумала она.
— Простите, Семен Викторович, а до революции…
Но Колесников не был намерен терять инициативу и, может, не совсем вежливо перебил переводчицу:
— До революции, Раиса Львовна, я жил на Собачеевке. Есть такой район в Таганроге, вернее, был. Было много «исторических мест»: Голодаевка, Черный мост. Так назывались районы, где жили рабочие. А родитель мой — слесарь-лекальщик. Гувернантки у нас, конечно, не было, языкам не обучали. В промакадемии немецкий преподавала Айна Карловна — латышка, но немецкий знала, как родной. В первый же раз пришла к нам в группу — и сразу по-немецки! Мы, конечно, ни черта не поняли. И за все годы, пока я учился, если услышал от нее несколько слов по-русски, то хорошо. А французским занимался по самоучителю. Люблю эту нацию. По-моему, это самая революционная нация в мире. После русских, конечно. А теперь — простите. Мы совсем забыли наших гостей. — И Колесников заговорил с немцами.
22
Ваше путешествие прошло хорошо? (нем.)
23
Да! Да! Все было хорошо (нем.).
— О чем они там? — спросил Хоменко с любопытством у Колесникова.
— Да вот не терпится немцам поскорее поехать на завод. Я говорю: отдохните с дороги, завтра поедете, а они настаивают…
— Раз хотят — давай повезем…
— Может, все-таки отдохнете? — снова предложил Колесников.
— Мы много отдыхали в дороге. Много лежали. Сначала в поезде Берлин — Москва, а потом здесь… — Немцы старались говорить как можно проще, чтобы русский директор понял.
Разместили Хагера, Шумахера и Раису Львовну в гостинице «Центральная» на втором этаже. Пока немцы приводили себя в порядок, Колесников и Хоменко зашли в ресторан, заказали обед.
— Скажи повару, чтоб понаваристей! Заграницу кормим! Понял? — распорядился Колесников.
— Будет сделано, — пообещал официант услужливо.
Немцы спустились, а Раиса Львовна, конечно, запаздывала. Начинать без нее вроде тоже неудобно.
— Пойди, Кузьма! Стащи эту дамочку вниз, а то борщ остынет…
Кузьма вернулся с Раисой Львовной.
— А вот и я, — сказала она жеманно.
Завод немцам понравился. Старый мартеновский цех, конечно, был допотопным, но новый, с мощными печами, произвел впечатление.
— Сколько у вас берут металла с пода площади? — поинтересовался Хагер.
Колесников назвал цифру и добавил:
— На мариупольском заводе есть сталевар Мазай — это фамилия такая, — так он берет в два раза больше…
— Этого не может быть! — засомневался Хагер.
— А вы поезжайте туда. Тут недалеко — сто двадцать километров. Сами убедитесь!
В новотрубном цехе, увидев пильгерстаны, немцы неожиданно загомонили на каком-то непонятном для Семена Викторовича диалекте.
— О чем они говорят? — раздосадованно спросил он Раису Львовну.