Такая жизнь. Рассказы

Гатина Алина

Нинель убрала детские, в узеньких балетках ступни с перевёрнутого ящика и, подавшись вперёд, аккуратно поставила на него тарелку с овсяной кашей. Затем, глядя в пол, подошла к окну и дёрнула залепленную бумажным скотчем раму. Раздался треск, посыпалась стружка пожелтевшей эмали.

Птиц оказалось больше — там, в садике, играли свирели и робкие дудочки, подрагивали флейты и габой. Негромко стучал пиццикато.

Нинель высунулась в окно, скрывая улыбку и пылающие щеки. Она зажмурилась от ударившего в глаза света и едва удержалась, чтобы не повернуться в класс и не прокричать в голос — что же вы ничего-ничего

не поняли? — а потом, пожалуй, расцеловать их по очереди. Но секундой позже приложила руку к виску и сдвинула брови. Болезненно пульсировала вена, Хористка пела широко:

Со-о-ловей мой, со-о-ловей!

Го-ло-сис-тый со-ло-вей!

Ты куда, куда летишь?

Где всю ночку пропоёшь? —

Виолончель приняла удобную позу, чтобы грустить, подперев лицо жилистой кистью.

— А можешь эту? — спросила она:

…Я хочу позабыть тот обманчивый свет

и решил так дожить до конца своих лет.

— Ну уж только не эту! — повернулась Нинель, притопнув ножкой. — Уж только не про скорби и чётки. Это для печальников. Смотрите, вишня зацвела!

Лаура отставила пустую тарелку и промокнула губы салфеткой.

Сольфеджио многозначительно улыбнулась, но, открыв было рот, приподняла кисти и замерла.

Что же, в следующий раз — будет осётр?

Дорогая Лаура Олеговна.

Потому и стройная

красивая

вечно молодая.

3

Лаура была единственной дочерью директора алюминиевого завода (отец), и почётного работника Минкультуры (мать). Это была сильная, жизнеспособная, живучая, как все простейшие формы в истории эволюции, и вместе с тем как сильнейшие хищнические формы, порода людей, которая перемалывала кипучей энергией и жаждой жизни — жизни благоустроенной и сытой, могущей служить за образец, — любые времена и формы правления, любые политические системы и сопутствующие им идеологии, любые законы государства и мироздания, любую веру и полное её отсутствие.

Мать Лауры укоренялась силой в своём роду, отец — в своём, и путь перед ней стелился лёгкий и ясный, потому как проходил не по шатким сваям смешанного происхождения людей лугов и людей кабинетов, а по проложенному железом и камнем родовому мосту безошибочных союзов между людьми одной взвеси. Но вопреки родительским ожиданиям жизнь Лауры оказалась тусклой и зыбкой, как закатная звёздочка в сгустках речного тумана. И мучилась Лаура не оттого, что было потеряно много, а оттого, что ничего и не было приобретено.

Ей хватило и крови, и таланта, чтобы поступить в консерваторию и блестяще окончить два курса; перейти на третий, блестяще проучиться половину и, задержавшись на одной из репетиций перед отчётным концертом, нарушить гармонию родовой пьесы собственной импровизацией.

После той репетиции к ней подскочила сокурсница и торопливо шепнула:

— Лаура, дождись меня, увидишь сюрприз!

— Какой?

— Дождись, тебе говорю!

Сокурсница вспорхнула на сцену, собрала в охапку ноты и помахала кому-то в зале. Лаура проследила её взгляд и посмотрела в темноту, напрягая зрение. В глубине шевелились нечёткие

фигуры, пробираясь к выходу через раскрытые сидушки кресел.

В парке консерватории шелестели воскресшие после зимы деревья и воздух, пропитанный жизнью и переставшим дождём, менял выражение лиц и лишал покоя.

— Я глупею от такой красоты! — воскликнула сокурсница Лауры и, закрыв глаза, медленно втянула воздух.

— А я глупею от твоей, — сказал высокий шатен и взял ее за руку.

— Лаура, познакомься, это наши преданные слушатели с худграфа.

— Что-то я раньше их никогда не видела.

— А что ты вообще видишь за своими очками? Ты видишь, что творится вокруг? — Она серьёзно посмотрела на Лауру.

— Что? — с тревогой спросила та.

— Весна! Дурочка! — рассмеялась сокурсница. — Пока мы торчим в своих актовых залах, а они — в своих мастерских — творится весна! — Она играючи толкнула высокого шатена и сделала обиженное лицо: — И, между прочим, проходит!

— Ну, значит, нам повезло больше, — улыбнулся высокий шатен, скрестив руки на груди. – Ты знаешь, откуда пошло выражение «свободный художник»?

— Откуда?

— Встретились как-то весной художник и пианистка. Художник позвал пианистку гулять, а она сказала: «Мне надо работать». Художник ответил: «Мне тоже. Давай работать на воздухе?» «Давай», — захотела пианистка и попыталась выкатить рояль наружу, но застряла в дверях. А художник побросал свой рабочий скарб в сумку, сунул под мышку этюдник и преспокойно вышел на улицу.

— Очень смешно.

— Ещё не конец. На улице он встретил другую художницу, и они стали работать вместе, а пианистка перекатила рояль на прежнее место и осталась с носом. Вот теперь конец.

— Свинство! Они, значит, наслаждались пленэром под аккомпанемент несчастной пианистки?

— Точно так.

— А потом захлопнули мольберты и пошли, взявшись за руки, по дороге счастья?

Улыбнувшись по-детски, высокий шатен пожал плечами.

— А несчастная пианистка осталась с носом…

— Да, рядом с художником пианистка всегда остаётся с носом.

— Тогда слушайте моё продолжение! — сказала сокурсница и хитро улыбнулась. Лаура, высокий шатен и его друг обступили её.

— Поскольку жизнь несправедлива только в скорости реакции, а не во-о-бще, — то справедливость в ней всё же торжествует. Пусть и не сразу, а годы спустя. Так что однажды наши распрекрасные художник с художницей, которые уже поженились и жили долго и временами счастливо, забыв о горе брошенной пианистки, поехали на природу рисовать свои натюрморты.

— Натюрморты на природу? — вновь улыбнулся высокий шатен.

— Не придирайся. У них были капризные дети и зелёные «жигули», так что в целом жизнь удалась. Они оставили своих капризных детей родителям, набили зелёные «жигули» лё-ё-ё-гкими, — она выдержала секундную паузу, — мольбертами и покатили на природу предаваться искусству… Но тут! — вскрикнула сокурсница, хлопнув в ладоши, — прямо посреди пленэра… — пауза, — ливанул дождь, — пауза, — за ним град, потом снег, потом всё вместе! Налетел ветер, прошёл ураган, метель, буря! — Она подпрыгнула и заговорила громче: — Наши предатели-художники простудились, заболели и умерли! Умерли, умерли, умерли! Вот теперь конец!