Такая жизнь. Рассказы

Гатина Алина

Лаура расхохоталась.

— Что, прямо там?

— Что?

— Умерли, — говорю, — прямо там?

— Ну да! От воспаления лёгких! Или от горя, что всю их мазню смыло водой!

— Шекспир! — воскликнул высокий шатен. — А что пианистка? Радовалась отмщению?

— Ну да! Села за свой гига-а-антский рояль и отыграла арию Герцога из «Риголетто».

— Уж лучше «Лакримозу» или «Эгмонта», — засмеялась Лаура.

— Ну нет. Для праздника отмщения и торжества справедливости слишком траурный выбор.

— Тогда

почему арию герцога?

— Ну, потому что, — сокурсница взяла под руку высокого шатена и прислонила голову к его плечу, — сердце красавицы склонно к измене. Думаешь, пока художник изменял ей с художницей, она сидела и плакала в тряпочку? Нет, ну, может, вначале немного поплакала, а потом в консерваторию перевелся молодой талантливый пианист, они влюбились и стали играть вместе. Так что осталась она не с носом, а с пианистом.

Ей захлопали, и она сделала реверанс.

— Мораль? — спросил высокий шатен.

— Выбирая музыкальные инструменты, выбирай скрипку, — негромко сказал его друг.

Они встретились с Лаурой глазами, и она подумала, что при такой худобе у него должен быть совершенно другой голос, — более тонкий, скрипучий… а может, более юный.

Но голос его был чистый и тягучий, без хрипов, перепадов и обертонов.

— Андрей, — улыбнулся он и протянул руку.

Лаура поискала глазами сокурсницу и высокого шатена. Они удалялись не спеша, расходясь перед лужами на аллее и пропуская их под аркой сцепленных рук.

— А я в школе тоже немного рисовала, — сказала Лаура. — И, по-моему, у меня получалось.

4

Она с детства боялась крови и, решившись уйти в первый раз, выбрала таблетки. Но получила не свободу, а тяжёлое отравление, и — как побочный эффект — ещё большую близорукость.

В конце третьего курса художник Андрей и пианистка Лаура сидели в гостиной пятикомнатной квартиры под пристальными взглядами бабушки, матери и отца, неодобрительно глядевшего с похоронной фотографии.

Когда художник Андрей ушёл, мать сказала:

— Лаурочка, да ты с ума сошла! Он же такой… такой… провинциальный цыплёнок, вы даже смотритесь вместе смешно! И потом, что он видел, чтобы стать художником? Где он учился? В нашем училище недоискусств? Чтобы писать банальные и пошлые пасторальки про любовь комбайнёра к доярке? Нет, конечно, учителем ИЗО устроиться всегда можно, но Лаурочка, Лаурочка, Лаурочка… — она не окончила и серьезно посмотрела на Лауру, а потом так добродушно захохотала и раскинула руки, что Лаура сделала шаг, потом другой, и так, словно бы это была не она, а кто-то чужой в её теле, позволила себя обнять.

Бабушка порывисто встала из-за стола и задвинула стул, на котором сидел Андрей.

— Лаура Олеговна, не позорься. И нас не позорь. Этот Анджей… — по-военному отчеканила она, не справляясь с польским акцентом. — …в конце

концов твоя мать права, вы ни гра-а-аммушки не смотритесь вместе. Этот с позволения сказать художник не подходит ни тебе, ни нам. Пожалуйста, молчи. Ты не выкинешь нас из песни. В конце концов, куда ты вернёшься, когда он, ничего не добившись в художестве и не смирившись с тем, что его высота — это плакаты да трафареты, начнёт выпивать и не дай бог поколачивать тебя? Прозревшие бездарности, а хуже того — бездарности, мнящие себе гениями, — самые жестокие, деспотичные и опасные люди!

Лаура отстранилась от матери и посмотрела на фотографию отца.

— Отряхнись от помутнения и немедленно садись заниматься! Чтобы там ни было с этим художником, — его краски засохнут, а твоя музыка будет звучать.

Экзамен Лаура провалила и стала нехотя готовиться к пересдаче. Андрей вскоре уехал домой на каникулы, но назад не вернулся. Через месяц — только короткое письмо от его матери: «Андрюша разбился. Лаурочка, живи».

И больше полугода ничего не было «после», потому что всё было «до».

Консерваторию Лаура оставила и по протекции матери устроилась в музыкальную школу с дипломом выпускницы музыкального училища. Ей было столько же, сколько сейчас Нинель, только в отличие от Нинель, ищущей счастья за дверью, она предпочла заключение в своём музыкальном каземате и с упоением сливалась со стенгазетами, служившими в нём за обои, защищаясь от хроноса и эроса расхожими банальностями вроде «людей старшего поколения следует уважать, переводить через дорогу и уступать им место в общественном транспорте».

5

Лаура пыталась стать матерью дважды. Один раз своему и один раз чужому ребёнку. Первым был мёртвый мальчик, вторым — болезненная девочка. Лаура не выходила замуж, но ребёнка решила оставить, и когда мать трагически опустилась в кресло, устало произнесла:

— Мама, не будь смешной. Я давно перестала бояться.

— А бояться нужно! — возбуждённо сказала мать. — Всё слишком быстро меняется и слишком быстро дорожает.

— Я давно перестала бояться тебя.

Родив мёртвого, Лаура поняла, что до конца жизни будет ему завидовать, потому что у неё снова все было «до», а он был свободен с самого начала.

После боли к Лауре пришла скука, и ей показалось, что на этот раз всё получится. Она выпила то, что нашла в домашней аптечке, не читая названий и не считая количества, но через минуту, склонясь над раковиной, думала только о том, как бы не захлебнуться от собственной рвоты.

Когда не стало ни матери, ни бабушки, она начала преподавать на дому. Это приносило доход и уносило мысли, которые стерегли в свободные вечера. Лаура победила их просто, лишив себя вечеров, так что приходили они только во сне, и к утру почти забывались.