Такая жизнь. Рассказы

Гатина Алина

Лаура ответила, что быть человеком ей осталось недолго, но обещала потерпеть.

В коридоре она встретила Нинель и, позволив себя обнять, сказала, что спешит и будет только в понедельник.

— В понедельник не будет меня, — грустно сказала Нинель. — Я скоро совсем уволюсь. Можно я приду к вам вечером?

— Приходи, — кивнула Лаура, — я сегодня очень сговорчивая.

Она запекла кролика и отправила в духовку вишнёвый пирог. Расстелила праздничную скатерть и переоделась в платье из голубого шифона.

Нинель позвонила вечером и сказала, что не придёт.

— Тогда я приеду к

тебе сама.

В трубке раздался плач, затем смех, торопливая фраза о плохом самочувствии, не приходите, не приходите, и снова фраза о плохом самочувствии.

Лауре очень хотелось пройтись, но она боялась, что кролик окоченеет даже в полотенце, а пирог станет клёклым и распадётся на части, поэтому доехала на такси.

В общежитие было холодно и многолюдно. Она назвала номер комнаты, и вахтёрша пропустила без документов.

В комнате Нинель работал обогреватель, сжигая остатки несвежего воздуха. Лаура вспомнила, как завидовала однокурсникам из общаги, которые считались настоящими студентами только потому, что в ней жили, и теперь с удовольствием подумала о своей квартире.

Нинель протянула листок бумаги.

— Можете прочитать первые две строки. Только, пожалуйста, ничего не говорите. Я уже столько всего наговорила себе.

— Я и не думала, — сказала Лаура без выражения, вернув листок Нинель. — Увольняться только зачем?

— Он отказался. Не хочу здесь. И к маме не хочу, боюсь.

— И что?

— Буду рожать. Доработаю эту неделю и уеду к тёте в область.

Молчание.

— Да нет, вы не думайте, я не напрашивалась, — затараторила Нинель, испытующе глядя на Лауру. — Она сама позвала. Своих детей у неё нет, живёт одна, сказала, что хочет нянчиться.

Они поговорили ещё немного. О мелочах, об осадках на выходные, о Кларнете, у которого не осталось учеников, зато обнаружилась опухоль, а он от этого почему-то не запил, а наоборот; о том, что на пустыре у школы, со стороны торца, появился высокий, обвешанный плакатами забор, куда с прошлой недели всё заезжала и заезжала гусеничная и другая разнообразная техника.

— Шумно будет. Сейчас-то ладно, а весной будет шумно, — отстранённо сказала Нинель.

— Может, мне с ним поговорить? — спросила Лаура.

— Зачем? — испугалась Нинель. — Зачем, — повторила она уже без вопроса.

Лаура постучала ногтем по сумочке, вынула кошелёк и тут же убрала назад.

— Нет. Денег не дам, а то ещё наделаешь глупостей.

Нинель покачала головой.

— Я же сказала, поеду в область. Как есть.

Лаура поднялась, застегнула пальто и прикрыла нетронутый ужин расшитой вручную кухонной салфеткой. Подумала, что не будет возвращаться ни за ней, ни за посудой и подумала ещё, что с пустыми руками и по сухой дороге она прекрасно доберётся до дома пешком.

— Вчера вечером чинили щиток в коридоре, — окликнула её Нинель. — Я не знаю, зачем. Там что-то с тумблерами или с пробками. Их месяц как выбивает, когда все подключают плитки, это запрещено у нас, вплоть до выселения, но все подключают. И я, видите, тоже. А вчера вечером, когда внезапно стало темно после раскалённой лампочки, в окне так ярко-ярко вспыхнуло что-то, я даже подбежала к стеклу и стала вглядываться: мне показалось,

что луна. Вы представьте: огромная! Повисла низко-низко в пол-окна. Я даже лбом прислонилась — хоть и ледяное оно. А потом — миг, какой-то миг — и рядом с луной лицо — старое, некрасивое. Я вскрикнула, обернулась — сзади меня комендант стоит, светильник держит — круглый, бумажный, а внутри — свеча, — Нинель закрыла лицо руками.

Лаура продолжала стоять у двери вполоборота.

— Ложись спать, дорогая Нинель. Мне пора.

— Да-да, — пролепетала Нинель, отнимая руки от лица. — И комендант сказал то же самое. Посмотрел на плитку, которую я не до конца задвинула под кровать, и сказал то же самое. Ложись спать, дорогая Нинель. А я всё глаз не отведу от его светильника. Гляжу то на светильник, то на стекло — на обманчивый свет.

Когда Лаура легла, было уже за полночь, но как бы она ни пыталась договориться с собой, чтобы сейчас уснуть, а думать обо всём уже завтра, в голове крутилась одна и та же фраза:

«Своих детей нет, живёт одна, сказала, что хочет нянчиться».

Она нащупала очки, влезла в домашние туфли, прошла в коридор, достала из сумки бумаги и набрала номер.

— Доктор, это Лаура, которая была у вас недавно и которую вы назвали дурой.

В трубке молчали, но она не сомневалась, что он вспомнит её.

— Да-да… я вас помню.

— Доктор, это может быть рак?

— Конечно, — послышался кашель, — конечно, не может, — сказал доктор осипшим голосом и снова откашлялся. — То есть теоретически, конечно, может… со временем… в будущем… — заспорил он сам с собой, окончательно проснувшись, — но конкретно у вас никакого рака нет, и давайте договоримся, что онкологию мы исключаем даже на будущее.

Лаура сняла очки и погасила тусклый бра.

— Что с вами такое? — спросил он после паузы. — Вы не видели, который час?

— Я просто хочу знать, через сколько умру.

— Послушайте… — Лаура услышала, как он улыбнулся, — а сколько вам, собственно, нужно? — И тут же, будто спохватившись от неуместной шутки, добавил ровным серьёзным голосом: — Не раньше, чем через двадцать-тридцать… да кто ж его знает, через сколько лет.

— Прекрасно, — сказала Лаура и улыбнулась темному отражению в зеркале. — Я думаю, мне хватит и десяти.

По кругу

Вспомни, когда у школьников не было телефонов.

Из разговора в очереди

Было уже поздно и совершенно тихо повсюду, когда мальчик, будто его кто-то кольнул в бок, открыл глаза. Удивляясь, как же его угораздило заснуть и проспать здесь неизвестно сколько, он испуганно озирался по сторонам. Всюду висели большие, прибитые к деревянным рейкам блестящие карты. На алюминиевых стеллажах по обе стороны подсобки в пыли и беспорядке лежали учебники, тетради, огромные транспортиры в трещинах и длинные деревянные указки. От страха и мыслей: «Что же теперь будет, что скажет учительница, и как загалдят в классе, когда я покажусь им», — он задержал дыхание и спрятал лицо в ладони.