Такие разные миры. Сборник
Шрифт:
Царь Николай I посадил сюда Бакунина 23 мая 1851 года. Эту дату Михаил никогда не забудет. Выпустил его наследник Николая, Александр II, почти через семь лет, и отправил в Сибирь, в пожизненную ссылку. Датой освобождения было 8 марта 1857 года. От тюремного рациона у Бакунина развились геморрой и цинга, выпали почти все зубы. Он постоянно страдал от головных болей, одышки, шума в ушах, напоминающего кипение воды.
В тот раз – на семь лет. А сейчас?
Навсегда?
Или пока Михаил не сдастся, не предаст принципы, которые он всегда отстаивал, не станет рабом
Бакунин лег на пол и зарыдал.
Симмс отвернулся от голографического изображения крошечной фигурки в черном, лежащей в смоделированной им древней тюремной камере.
– Мартин, вы же не предлагаете оставить его там?
– Пускай посидит; может, возьмется за ум. Да и какая, в сущности, разница? В этом ящике не он. Симмс, не забывайте, Бакунин и Цицерон – не реальные люди. Это лишь наборы цифр, компьютерная информация. Вы сами мне говорили.
– В каком-то смысле мы и сами всего лишь информация, – сказал Симмс.
– Вы принимаете все слишком близко к сердцу. Симулякры похожи на людей, но, согласно постановлению суда, они должны классифицироваться как изображения. Невозможно нарушить гражданские права изображения.
– Дело находится в апелляции.
– Апелляция безосновательна. Симулякры не обладают никакими свойствами живых человеческих существ.
– За исключением сознания. Ума. Способности испытывать удовольствие. И боль.
– Док, у меня просто сердце разрывается. Увидимся.
Симмс руководил научной группой по проекту «Воскрешение», как иногда именовали программу симулякров, почти два года, с тех пор как Ричардсон ушел в академический отпуск для поиска новых направлений развития проекта. За время работы Симмс видел немало странного, но все эти странности не подготовили его к появлению Мартина Мерчисона, нового исполнительного директора. Этот человек совершенно не разбирался в компьютерных технологиях, да еще оказался садистом.
Но в чем-то он был прав. Бакунина нет. Есть только светящееся переплетение информационных потоков.
Интересно, о чем думает это светящееся переплетение потоков? Что чувствует?
Цицерон поднял взгляд и улыбнулся, когда Мартин внезапно возник в комнате.
– Мартин! Я ждал вас. Будьте как дома. Рад бы предложить вам угощение, но подозреваю, что фалернского здесь нет, а если бы и было, нематериальность – которую, по моему представлению, мы с вами разделяем – делает вкушение пищи и вина если не невозможным, то просто ритуальным.
Симулякр Мерчисона проплыл через комнату и уселся на массивную кушетку, каких в доме Бакунина наставили немало.
– Вы много разговариваете, – заметил Мерчисон. – Вам одиноко с тех пор, как нет Бакунина?
– Ничего такого, с чем я не мог бы справиться, – ответил Цицерон. – Кстати, куда вы его дели?
– Лучше вам этого не знать, – сказал Мерчисон.
– Даже так? – протянул Цицерон. – Вижу, что этот предмет разговора вам неприятен. Скажите, вы преуспели в расшифровке моих новых рукописей?
– Нет.
– Какая жалость, – сказал Цицерон. – А ведь вы были так
Мерчисон резко встал.
– Послушай, сукин сын, мне достаточно одно слово сказать – и ты исчезнешь.
– Бедный Мартин, – проговорил Цицерон. – Прекращение существования – единственная ваша реальная угроза, и она малоэффективна против меня, уже мертвого. Ибо таково, полагаю, мое подлинное состояние.
– Я могу придумать кое-что и получше смерти, – сказал Мартин.
– К чему нервничать? Мартин, я хочу сотрудничества. Я готов к нему. И у меня есть идеи, которые, думается, существенно увеличат для вас мою ценность.
– Если вы так хотите сотрудничать, почему не переведете для меня записи?
– Переведу в свое время. Давайте сперва заключим уговор.
– Вам нечего предложить.
– У меня нет власти, но есть то, что вам будет интересно и помимо моих записок.
– Почем вы знаете?
Цицерон выпрямился и устремил гордый взгляд прямо в глаза Мерчисону.
– Прежде ответьте на один-два вопроса. Я в будущем, не так ли? А вы или те, кого вы представляете, сумели воссоздать образы из прошлого. Эти образы, одним из которых являюсь я, существуют, обладая самосознанием и самоощущением человека, но лишены подлинных тел и не испытывают физических изменений. Я не слишком далек от истины?
– Вы довольно неплохо сформулировали, – неохотно согласился Мерчисон.
– В вашем новом мире не только написанные слова, но и присутствие тех, кого вы называете древними авторами, могло бы иметь большую ценность. Как если бы мы в Риме моего времени имели возможность побеседовать с Сократом, Софоклом или самим великим Гомером. Разве я нахожусь не в таком положении?
Мерчисон не стал отрицать, и Цицерон продолжил:
– Мартин, я напишу новые труды, которые принесут вам большую выгоду, не говоря уже о громком имени в научном мире. Как вам нравится такая перспектива?
Мерчисон уже видел, как наяву, газетный заголовок: «Цицерон говорит с современными американцами». О морали. О сексуальности. Об уроках истории. Стоит только назвать тему – и специально для вас Цицерон выступит с речью. И конечно, общительный древний римлянин стал бы прекрасным гостем разнообразных телешоу. У него талант болтать. Только представить себе, как он, облаченный в тогу, будет выглядеть в теленовостях. Цицерон способен принести миллионы, миллиарды. Возможности бесконечны. Скажем, фильм, основанный на мнении Цицерона о Цезаре и Марке Антонии… Если бы Цицерон согласился, он стал бы золотой жилой, товаром, продающимся по всему миру.
И словно читая мысли Мерчисона, собеседник произнес:
– И не забывайте, Мартин: я не только пишу сочинения на тему юриспруденции. Я был еще и поэтом, и драматургом. Может, здесь тоже что-нибудь получится в этих областях?
– Марк, дружище, чего же вы хотите взамен?
Цицерон выдержал паузу и наконец ответил:
– Мартин, я хочу тело. Настоящее. Хочу снова жить, но во плоти, а не как дух.
Его слова застали Мерчисона врасплох.
– С чего вы взяли, что мы способны это осуществить?