Таких не берут в космонавты. Часть 1
Шрифт:
Кашлянул — учитель убрал со своего лица мечтательную улыбку, поднял на меня взгляд.
— Неплохо, Василий, — произнёс Кролик, блеснул зубами. — Я бы даже сказал: отлично. Так и запишу в журнале, когда ты нам немного расскажешь о своём видении творчества Владимира Владимировича Маяковского. Василий, поделись с нами мыслями о выбранном тобою стихотворении. Что конкретно тебя в нём привлекло?
«Эмма…»
— О Маяковском? — переспросил я.
— Именно. О Владимире Владимировиче Маяковском.
«Господин Шульц, я нашла…»
— Кричит, выдумывает
Учитель литературы хмыкнул, поправил очки.
— А что касается стихотворения «Прозаседавшиеся», — сказал я.
«Эмма…»
«Господин Шульц…»
— Я не принадлежу к поклонникам его поэтического таланта, хотя вполне признаю свою некомпетентность в этой области, — произнёс я. — Но давно я не испытывал такого удовольствия, с точки зрения политической и административной. В своём стихотворении он вдрызг высмеивает заседания и издевается над коммунистами, что они всё заседают и перезаседают. Не знаю, как насчёт поэзии, а насчёт политики ручаюсь, что всё это совершенно правильно.
Максим Григорьевич встал со стула, но всё ещё смотрел на меня снизу вверх. Я отметил, что учитель не улыбался. Он стрельнул глазами в сторону внимательно наблюдавшими за нами школьниками.
— Василий, ты только что сказал, — произнёс он, — что Владимир Маяковский в своём стихотворении издевался над коммунистами…
— Это не я сказал, Максим Григорьевич. Эти слова о Владимире Маяковском и о стихотворении «Прозаседавшиеся» принадлежат Владимиру Ильичу Ленину…
«Эмма, ты уверена в этом?»
«Господин Шульц…»
— … Владимир Ильич произнёс их в речи «О международном и внутреннем положении Советской республики» на заседании коммунистической фракции Всероссийского съезда металлистов шестого марта тысяча девятьсот двадцать второго года.
Учитель литературы приподнял брови.
— Ах, Ленин!.. — сказал он.
Я кивнул и серьёзным тоном заявил:
— Суждениям Владимира Ильича я всецело доверяю.
— Нет, так-то… да…
Максим Григорьевич кивнул. Он вынул из кармана брюк белый носовой платок. Снял очки, бросил на меня близорукий взгляд. Протёр платком линзы и снова украсил очками своё лицо. Снова кивнул.
— Я полностью разделяю мнение Владимира Ильича, — сказал Кролик.
Он продемонстрировал мне свои передние зубы и заявил:
— Василий, но я всё же хочу услышать твоё мнение о том, что именно хотел выразить в своём стихотворении Владимир Владимирович Маяковский.
Я пожал плечами.
— Максим Григорьевич, — сказал я, — вы действительно верите, что современный советский шестнадцатилетний школьник поймёт, какие именно смыслы заложил в свои стихи страдавший от депрессии и похмелья тридцатилетний поэт, живший полвека назад?
— Хм!..
Учитель литературы потрогал дужку очков.
— Это тоже… чья-то цитата? — спросил он.
— Это я поинтересовался вашим мнением, Максим Григорьевич.
— Ясно.
Максим Григорьевич
— Ладно, Пиняев, — сказал он. — Вижу, что уровень подготовки московских школьников не уступает нашему. Это меня порадовало. Советую тебе, Василий, в будущем не только цитировать при ответах на уроке Владимира Ильича. Но и активнее высказывать своё мнение, которое мне и твоим школьным товарищам тоже интересно.
Учитель взглянул на часы.
— Присаживайся, Василий. Молодец. Время нашего урока не бесконечно. А я хотел бы услышать сегодня и других учеников. Всё же у нас выпускной класс, и скоро у многих из вас будут вступительные экзамены в высшие учебные заведения. Я уверен, что знание поэзии Маяковского на этих экзаменах вам пригодится.
Я кивнул и направился к своей парте.
— А оценка за стихотворение у него какая? — громко спросил с места Черепанов.
— Пятёрка, разумеется, — ответил Максим Григорьевич.
Он уселся за стол, сделал пометку в классном журнале. Поднял лицо, взглянул на притихших школьников.
Я вернулся за парту — увидел, что Кролик снова блеснул зубами.
— Черепанов! — громко сказал учитель. — Раз уж ты напомнил нам о себе, мы с удовольствием тебя послушаем. Выходи к доске, Алексей. Смелее! Какое стихотворение ты для нас подготовил? Надеюсь, ты покажешь нашему московскому гостю, что уровень подготовки наших учеников ничем не уступает столичному.
Я наблюдал за тем, как Лёша Черепанов неохотно выбирался из-за парты. Череп кряхтел и пыхтел, словно один из престарелых пациентов гейдельбергской клиники.
«Что не говори, Эмма, а интернет — это очень полезная штука».
«Господин Шульц, интернет — это…»
«Стоп, Эмма. Я знаю, что такое интернет. Спасибо за помощь».
На перемене после урока истории мне показалось, что я вернулся не шестьдесят шестой год, а примерно в шестидесятый. Пока шёл вместе с Черепановым к кабинету физики, я то и дело ловил на себе любопытные взгляды старшеклассников. Причём, школьники разглядывали теперь не только мои джинсы — они указывали приятелям на меня и говорили: «Смотри. Это же тот самый Вася, который вчера пацана из огня вынес».
Именно их слова и напомнили мне, что сейчас я находился не в московской школе, а в кировозаводской. Потому что в Москве я слышал иное: «Смотри. Это же Вася Пиняев, который поёт». Чуть позже: «Смотри. Это же тот пацан из хора, который потерял голос». К восторженным взглядам я в детстве привык быстро. А вот со снисходительными насмешками на лицах окружающих я так и не смирился: часто стирал их кулаками.
На уроке физики меня не озадачили ни проверочной работой, ни вызовом к доске. Пожилая учительница объясняла нам новую тему. Я слушал её, почти не вслушиваясь в её слова (они словно пролетали мимо моих ушей). Рассматривал лица и затылки своих нынешних одноклассников, размышлял о том, что информация о будущем всех этих школьников сейчас была доступна мне при посредничестве виртуальной помощницы.