Такси на комоде
Шрифт:
В одном из ресторанов Черяпинска поздним вечером пятницы сидела пьяная компания. Две красивые девчонки, избалованные мужским вниманием и явно уже перебравшие свою вечернюю норму шампанского, вызывающе смеялись на весь маленький банкетный зал. Негромко играла живая музыка. Кавалеры вошли в раж и на глазах ко всему привыкшей публике стали требовать от девчонок продолжения вечера за пределами ресторана. Собственно, а что удивительного. Если две красавицы с потрясающими внешними данными в одиночестве заказывают столик в ресторане, это уже говорит о многом. Девчонки пришли поразвлечься, пофлиртовать и приятно провести этот вечер, а явно не переговорить с глазу на глаз о достижениях последней пятилетки. В ход пошли руки. Одну красотку грубо взяли за запястье и бесцеремонно поволокли к выходу с подтекстом: "Не хочешь по-хорошему, придётся так. Иначе на кой ляд ты вообще сюда пришла в таком виде и в такое время?" Такаси, глядя на это, не выдержал. Одним прыжком он оказался около девицы и бармалея. Когда подоспела охрана, бармалей с разбитым вдрызг носом валялся
Красотке было в ту пору двадцать три года. Чертовски хороша собой, очень высокая, длинноногая, превосходно сложенная, с подкрученными от природы безмерно длинными чёрными ресницами и такими же чёрными глазами, красотка улыбнулась обезоруживающей искренней доброй улыбкой.
– Лена, Лена Глебушкина, - красотка протянула худенькую красивую ручку Такаси.
– Накамото, Накамото Такаси, японский переводчик, - с вежливым поклоном поздоровался Такаси и тут же поспешно добавил, - а это Лида, моя невеста.
Глебушкина улыбнулась ещё шире:
– Я сразу поняла. По вам сразу заметно.
Такаси с Лидой непроизвольно переглянулись. Ни тот, ни другой не ожидали, что со стороны так бросаются в глаза их отношения. А дальше разговор закрутился непроизвольно, сам по себе и продолжился на кухне семьи Глебушкиных.
Часть 10. Дружба - это любовь без крыльев.
Одним из самых больших и значимых подарков на земле, не считая, конечно же, настоящую любовь, является дружба. Это тоже любовь, но без крыльев. Странное ощущение, когда среди тысяч людей есть тот, кто тебе безоговорочно предан, кто тобою искренне любим, без ужимок и прыжков, кто разделит твою радость и поможет тебе в горе, кто не бросит, не предаст и не отвернётся. Мало настоящей дружбы среди людей, но встречается.
Коварная судьба, готовя Такаси серьёзное испытание, щедро одарила его другом да таким, кто пронёс и сохранил их отношения через много-много лет. Это было объятие судьбы, щедрый подарок авансом, в счёт будущих суровых испытаний, перемен в его жизни.
Лида ждала ребёнка. Пришлось уволиться с работы. В валютном ресторане официантка в недвусмысленном положении смотрится комично. Лиду рассчитали очень быстро и грубо, словно ожидание ребёнка - это преступление для женщины. Всё, её роль в "Медведе" подошла к концу. Старый Юрич, что швейцарил на входе в заведении, с шумом хлопнул за ней дверью: "Нагуляла пузо, мокрощёлка!" Лиду от этих слов ударило в краску. Щёки залило румянцем, к горлу подкатил комок. Язвительная, горькая, острая обида резанула по сердцу. Надо же так в душу плюнуть! Работала с ними бок о бок, плясали все вокруг неё, вокруг такой звёздочки. А как только сошла с небосклона - каждый почему-то сразу плюнуть норовит. Что, собственно, произошло? Вышла Лида замуж, ушла за ребёнком. Так это же нормально! Это жизнь! А во сколько надо детей рожать?! К пенсии?! "За что же такая грубость, зачем унижать, что за хамство? Юрич, привратник по сути, холуй, жалкий халдей, и этот норовит пнуть!" - Лида закусила губу, роль её в "Медведе" закончилась, а прощаться по-человечески в валютных ресторанах не принято, вышвырнули, как собаку, как ветошь в утиль. Лида не решилась поделиться этим происшествием с Такаси, но с этого дня ноги её в ресторанах Черяпинска не было. Что самое удивительное, весь персонал "Медведя" повёл себя приблизительно так же, как и флюгер-Юрич. Кто-то раньше завидовал, а теперь можно маску сбросить и пнуть беременную женщину - всё равно ж уходит. Кто-то - как все. Все пинают, дай-ка, и я пну, чтоб не идти против течения. Этакое стадное скотское чувство. Лиде чудились происки Шеремета. Этот гадёныш в погонах с увальнем Федей Сопойко всю плешь проели медведевцам. Всех работников ресторана уже трясло от прокламаций и инструктажей, сотрудники органов проходу не давали оставшимся официанткам. Шеремет готов был разорвать Лиду на куски за брак с иностранцем - совсем девочка ошалела: одно дело развлекаться и доносы строчить в органы в перерывах между постельными сценами, и совершенно другое дело вступить с буржуем в брак, взять в мужья иностранца, представителя капиталистической Японии. Но как-то раз взглянув на неровную, припухшую кромку Лидиных губ, опытный волк Шеремет молниеносно смекнул, что лишился сотрудницы раз и навсегда. Даже подслеповатый Сопойко, замечающий вокруг
– Видал, губы расползлись, и талия не та совсем! Упорхнула твоя птичка!
– Заткнись, Федя, и без тебя тошно. Гнать её надо их органов! Столько времени и сил потратили, чтобы вырастить её, а она - в декрет. Вот дура-то! И ещё от кого - от какого-то япошки. Русских-то мужиков, видать, мало ей было.
– А может... это самое, - ехидно подмигнул Сопойко, - он того, - Сопойко игриво присвистнул, - особенный в определённом смысле, ну, ты меня понимаешь...
– Да всё проще - жизни забугорной захотелось. Ты шмотки её видал? В московской "Берёзке" такое не сыщешь. Если каждая вторая будет вот так вот под венец да к буржуям, я в "Медведь" выставлю хлопцев работать официантами.
В ответ Сопойко надрывно крякнул и прыснул в ладошку:
– Знаешь, если бы вокруг меня, к примеру, суетились твои хлопчики, я бы такой ресторан стороной обходил бы!
– Дурак ты, Федя, и уши у тебя холодные! Забыл, как в царской России халдеи с накрахмаленным полотенцем на руке услужливо стояли в поклоне и ждали распоряжений господ?! Ты цыплёнка доедаешь, а лакей позади тебя стоит полусогнутый и ждёт, чем бы услужить тебе ещё. Надо тебя, Федя, в "Асторию" в Москве сводить, а то ты сивый какой-то, замшелый совсем, ничего-то в своей жизни не видевший.
– Да, где уж нам, пролетариату. Я, чай, по Москвам не ездил, в ресторанах столичных не сиживал!
– Вот и плохо, Федя, что не сиживал. Кругозор у тебя, как у бабочки-капустницы. Ладно, работу надо агитационную провести среди всех остальных. И чтоб больше ни одной такой вертихвостки, ни-ни!
– Шеремет досадливо погрозил в воздухе высохшим корявым пальцем.
Лида не могла слышать этого разговора, но именно подобная беседа проложила пропасть между ней и остальными медведевцами.
Лида уволилась из "Медведя", и, как ни странно, ощутила вокруг некий вакуум. Серый, пропахший гарью, копотью и заводским дымом грязный Черяпинск был скучен и постыл. Такаси целыми днями проводил на работе. Стройка производственного объекта шла полным ходом, и он как специалист был крайне востребован. Огромное старинное зеркало в золочёной раме стало единственной верной подружкой молоденькой Лиды. Примеряя свои многочисленные наряды, Лида обнаруживала, что фигура меняется на глазах, расползается овал лица, отекают ноги к концу дня. От таких метаморфоз желание посещать публичные места исчезло как таковое. А общения хотелось, очень.
И вот однажды, гуляя с Такаси по вечерней аллее тёплым сентябрьским вечером, пара встретила Лену Глебушкину. Она была всё так же хороша собой, как и в тот вечер их знакомства в ресторане. Джинсы-клёш с бахромой, огромное сомбреро, откинутое за спину, джинсовая рубашка, стоившая трёх месячных зарплат и в дополнение - туфли на высокой гейше, отчего и без того стройные и очень длинные ноги Глебушкиной походили на цаплю. "Вот это модель!
– невольно подумалось Лиде, - бывает же такое, что природа невзначай создаёт подобные шедевры! Вот если бы ещё была длинная шея при таких внешних данных - был бы вообще отпад!" Лида невольно залюбовалась красотой знакомой девчонки, осознавая, что сама она похожа скорее на неваляшку. Редко кого вынашивание ребёнка делает привлекательнее. Лида болезненно морщилась, видя своё новое отражение в зеркале, а Такаси наоборот это ничуть не смущало. Он был безмерно счастлив. Каждый Лидин каприз выполнялся в ту же минуту. На Лиду сыпался фейерверк подарков, уныние немного рассеивалось, а потом возвращалось вновь.
– Пойдём-те к нам! У меня свекровь пирогов с головами палтуса напекла! Вкусня-я-я-я-я-тина!
И Такаси, чутко осознавая, сколь дорого общение с другими людьми для его жены, с радостью принял приглашение.
Квартира Глебушкиных окнами выходила на огромный городской парк. К слову сказать, много лет назад, до революции, на месте парка стояла небольшая церквушка, а при ней - кладбище. Советская власть бульдозерами разровняла землю, сровняла все могилы и кресты, смрад стоял непередаваемый. Огромную площадку залили толстым слоем бетона, и по чужим костям, в буквальном смысле слова, стали гулять люди. В парке гремела музыка, устраивали танцевальные вечера, дети качались на качелях, старики резались в домино, молодые мамы прогуливались с колясками и играли с детьми. Затем смонтировали фонтан в виде гигантской уродливой чаши, которую никто никогда не мыл. Вскоре забылось, что огромные тополя разрослись на месте чужих могил. Но старики ещё помнили, да мало их осталось. Город ширился и разрастался на глазах. Заключённые со всей страны строили заводы в Черяпинске, потом оставались в городе, обзаводились семьями. Никто из них и не знал толком историю Черяпинска, да и как-то не до этого было. Во время строительного бума население Черяпинска увеличилось втрое - и зэки, и приезжие изо всех уголков страны, кто самоходкой, кто по гарантийному письму. А тополя шелестели ярко-зелёной листвой, шептались и упирались мощными ветками в старые окна соседних с парком домов. Это были старые довоенные постройки с высокими трёхметровыми потолками, широкими лестницами и яркой цветной штукатуркой снаружи, чаще оранжевого иди горчично-жёлтого цвета. Балкончики, как приснилось, крохотными беззубыми челюстями выпирали в разные стороны этих старых довоенных домов. Опираясь на кованые чугунные решётки, люди курили на балкончиках, и ветер разносил пахучий сигаретный дым и смешивал его со смрадом выбросов с металлургического комбината. Таким запомнился Такаси дом Глебушкиных. Четвёртый этаж отяжелевшая Лида преодолела с явным трудом.