Талант есть чудо неслучайное
Шрифт:
Полузащита: Леонид Соловьев — угрожающе буйный, как техасский буйвол, то
сокрушающий своими невидимыми рогами нападающих, то пробивавший пушечным
ударом издали защиту противника. Всеволод Блинков — неизменно корректный
мыслитель, стратег, позвоночник команды, тогдашний наш Бобби Чарльтон.
Нападение: Василий Трофимов, по кличке «Чепец», «Чепчик»,— плотненький
колобок, вышивавший по краю узоры тончайших финтов и почти никогда не завали-
вавшийся
сбиваем с ног. Никогда не унывающий румяный чертик. Василий Карцев, худенький, с
истощенным, бледным лицом, по слухам больной туберкулезом, наносивший своими
хилыми с виду ногами такие страшные по силе удары под планку, как будто в носке
каждой бутсы была скрыта невидимая катапульта. Сергей Соловьев, по кличке
«Соловей», с кривыми ногами кавалериста, иногда освистываемый публикой за
суматошность, за попытки выбить мяч из рук вратаря, но всегда встопорщенно-
яростный, как боевой петух, рвущийся вперед. В одном матче ухитрился забить три
гола за две с половиной минуты. Константин Бесков — игрок редкой культуры
356
обработки мяча, король видения поля, безупречно дисциплинированный. Только
однажды на моей памяти сорвался: после свистка Латышева, замечательного судьи тех
времен, зафиксировавшего офсайд, Бесков запулил мяч в аут. Латышев подбежал к
нему и властно показал рукой на мяч. Бесков нашел в себе мужество беспрекословно
повиноваться, понуро пошел за мячом и отдал его повинными руками противнику. Это
был один из самых лучших рейдов Бескова — прорыв из допущенной бестактности в
ее исправление. Александр Малявкин, не ходивший в любимцах, не блиставший
внешней красотой игры, но всегда бывший вездесущим завхозом, бесперебойно
обеспечивавший товарищей мячом. Один из наших первых «вселинспиых игроков»,
неутомимо снующий, как челнок, от своих ворот к чужим.
ЦДКА. Вратарь Владимир Никаноров. Из борцов. В отличие от Хомича, без каких-
либо акробатических бросков, грузноватый, но зато поистине человек без нервов,
бесстрашно бросавшийся в ноги нападающих. Опора, надежда команды. Он мог не
взять слишком трудный мяч, но зато никогда не глотал «пенок». Спокойное осознание
своей негеннальности давало ему преимущество всегдашней собранности, не
допускало его до срывов, что часто бывает с любимцами публики.
Защита: Юрий Нырков, черноволосый красавец, сочетавший в отборе мяча у
противника страстность и джентльменство. Иван Кочетков — диковатый мужик с
цыганским чубом, нависшим над монгольскими скулами. Великий защитник.
Принимая
другую, чтобы дать пас замеченному в прыжке открывшемуся нападающему. Однажды
в ответственнейшем матче против динамовцев срезал мяч в ворота Никано-рова. Все
произошло по будущему стихотворению Вознесенского: «Не сбываются мечты. С ног
срезаются мячи... Ты повинный чубчик мочишь, ты горюешь и бормочешь: «А ударчик
— самый сок! Прямо — в верхний уголок!» Однако Кочетков не пал духом, собрался,
сам повел команду в атаку, словно чувство вины вознею его в капитанское звание, и
организовал гол. Несколько лет назад поздно вечером в Московском метро я увидел
уже седой чуб Кочеткова, покачивающийся
187
над его устало задремавшим лицом. Но зато на поле я никогда не видел его
«спящим». Александр Прохоров, хулиганистый, но отважный верзила, искупавший
свою несдержанность полной отдачей. Полузащита. Легкий, как мотылек, крошечный
лысенький Афанасьев, единственный из наших футболистов тогда засучивавший ру-
кава. Это, наверно, он почерпнул из спортивной странички газеты «Британский
союзник», выходившей в то время в Москве. Александр Виноградов, по кличке
«Борэль», никаноровского борцовского телосложения и склада характера: всегда
одновременно яростный и невозмутимый.
Нападение: Алексей Гринин, дравшийся за мяч так, как будто от этого зависела вся
его жизнь, перший на ворота с правого края, как батыевский таран, все сметая на своем
пути. Валентин Николаев, по кличке «Работяга», с горящими игривой сумасшедшинкой
голубыми глазами под вьющимися, всегда слипшимися волосами. Перпетуум-мобиле в
футболке, которая измокала на нем через первые пять минут. Представить его лениво
ожидающим мяч было невозможно. Забил головой в броске один из самых красивых
голов, которые я видел в жизни, — распластавшись в воздухе, как ласточка, чуть
мотнув кудрями, наперерез движению мяча. Григорий Федотов, уже уставший от
бесчисленных и довоенных, и послевоенных травм, но все еще остающийся великим
комбинатором и бомбардиром. Без его творческого присутствия было бы, наверное,
невозможно раскрытие гения Всеволода Боброва. Новое поколение болельщиков все-
таки увидело во Владимире Федотове некоторые усвоенные черты почерка его отца, а в
Эдуарде Стрельцове— отблеск молниеносного бобровского прорыва. Но я помню и
Федотова-отца, и Боброва, и, не в обиду их достойным наследникам, предшественники