Талант есть чудо неслучайное
Шрифт:
их сильно сдают, и хочется отдох-нуть на уютном диване с податливыми пружинами,
издающими убаюкивающую музыку. А искусство — это
281
доска с гвоздями, а не мягкий диван. Искусство — это главная память человечества.
А кто бежит от памяти человечества — человек ли он?
Этим летом, проходя по парку культуры и отдыха, спеша на поэтический вечер во
время съезда писателей, я задержался около белой раковины открытой эстрады. На ней
вместе
частью случайная — из прогуливающихся по парку влюбленных пар или старичков
пенсионеров с шахматными досками под мышкой. Выступления прозаиков не проходят
так шумно, как поэтические: не может же прозаик читать со сцены роман или повесть
— кто это выдержит! Чаще всего читают маленький рассказик, отрывочек, выбирая
что-либо посмешнее, или просто отвечают на вопросы читателей. Распутин, по его
собственному признанию, сделанному со сцены, вообще впервые выступал перед
читателями. Однако, несмотря на явное чувство случайности аудитории, Распутин не
опустился до заигрывания с ней и не впал в надменность. Отрывисто и твердо он
заговорил о том, что означает быть читателем. Он резко осудил поверхностность тех
людей, которые считают себя культурными только потому, что читают газеты,
юмористические журналы или детективные романы. «Это еще не читатели,— сказал
он. — Мне иногда кажется, что они еще не научились читать, ибо читать— это
чувствовать что читать»,
Крепкая, достойная позиция для писателя.
«Живи и забывай!» в борьбе с «Живи и помни!» в конце концов обречено. Тот, кто
забывает, будет забыт. Будут помнить того, кто помнит.
1978
Гражданственность-талант нелегкий
ГРАЖДАНСТВЕННОСТЬ — ВЫСШАЯ ФОРМА САМОВЫРАЖЕНИЯ
сть выражение «войти в литературу», которое порой употребляется с обескура-
живающей легковесностью. Литература — это часть истории, и войти в нее означает
войти в историю. Литература начинается со сказанного впервые. Сказанное впервые
всегда звучит как полновесный мужской удар кулаком среди уютного постукивания
доминошных костяшек литературного «козлозабивательства». Но удар кулаком по
столу, заявляющий: «Я пришел!», оправдан только тогда, когда пришел не только ты
сам, а вместе с тобой пришло нечто большее, чем ты, — когда весь опыт предыдущих
поколений могуче брезжит за твоими плечами, а страницы, написанные тобой,
трепещут в твоих руках, как живой, уникальный документ опыта нового поколения.
Молодой писатель без хотя бы намерения сказать что-то никем до него не
— явление противоестественное. На свете нет людей, которым нечего сказать. Каждый
новый человек в человечестве обладает своими единственными тайнами бытия, и
каждому человеку есть что сказать именно впервые. Продерешься к собственной душе
— найдешь и собственные слова. Эпигоны — просто-напросто слабовольные люди, по
трусости или по лени не пробившиеся к собственной душе. Внутри каждого человека,
будь то приемщица химчистки, увенчанный лаврами генерал, дворник или космонавт,
крестьянка или балерина, живет и чаще всего погибает хотя бы одна потенциально
великая книга их
148
жизни, где все неповторимо, все единственно. Даже жизнь любого закоренелого
бюрократа по-своему уникальна, как эволюция человеческого невинного существа,
торкавшегося ножонками во чреве матери, до расчеловеченной, обумаженной особи.
Но нам еще неизвестна книга «Исповедь бюрократа». А жаль. Было бы поучительно.
Порой самые замечательные люди, рассказывая истории из своей жизни, становятся
косноязычными, путаются во второстепенном, а если и оказываются прекрасными
застольными рассказчиками, то, прикасаясь пером к бумаге, невыносимо ускушняют
жизнь. К счастью, есть и хорошие мемуары, но они принадлежат, за редкими
исключениями, перу знаменитостей, а приемщицы химчисток, дворники и многие-
многие другие мемуаров не пишут.
Большая литература — это художественные мемуары человечества. В каком бы
жанре большой писатель ни работал, он прежде всего документалист, потому что его
творчество — это эмоциональный художественный документ, составленный не только
на основании всего написанного, но и всего еще не написанного. Выражая только
самих себя, мы на самом деле не поднимаемся до самовыражения. Есть писатели самих
себя, но это не большая литература. Большая литература — это писатели людей.
Большая литература — это победа над смертью, дорастающая до уровня еще
недоступного медицине воскрешения людей, о чем мечтал своеобразнейший философ-
идеалист Федоров. Конечно, без самовыражения нет искусства. Но когда
самовыражение превращается в «самоворошение»— это эгоизм. У стольких людей на
холодеющих в последний час зубах могут навсегда умереть не высказанные ими тайны
их жизней. Молодой писатель сам еще тайна и для себя, и для других. Но только
самовыразиться мало. Гражданственность есть высшая степень самовыражения.