Талисман. Книга посвящений

Коллектив авторов

Воспоминание о плоде граната

Как был начертан тонко плод Мы видели вдвоём В нём целый день копился мёд Перед ночным дождём В нём целый век варился сок Чтоб отойти ко сну Он был начертан как цветок В персидскую весну И средь невидимых светил Струящихся огнём К нему наш взор прикован был Чтоб стать его вином 2 Ноябрь 1974

2

Пунктуация

автора.

Владимир Авцен / Вупперталь /

Родился в 1947-м в Донецке (Украина). Филолог. Член Союза журналистов Украины. Член Международной гильдии писателей. Член редколлегии журнала «Дикое поле. Донецкий проект». Редактор альманаха «Семейка» и трёхъязычного альманаха «На перекрёстке культур». Руководитель «Вупперлиткафе». Публикации: газеты, альманахи, журналы, антологии Украины, России, Казахстана, Америки, Канады, Германии. Книги: «У самого края разлома» (Стихи. Донецк, 1992); «Мой первый праздник Пурим» (Проза. Донецк, 1997); «…ни с чем не сравнимая Жизнь» (Стихи и переводы. Донецк, 1999); «Очки от глухоты» (Иронические стихи и рассказы. Донецк, 2002); «Стихи» (Избранное. Донецк, 2010), «…пусть думает река» (Стихи. Соло на двоих со Светланой Куралех. Донецк, 2015). С 2002 года живёт в Германии.

Поэт

Борису Чичибабину

Эпохи постыдная мета — державный мажор и елей. Непраздное слово поэта непразднично в сути своей. Вожатый нелеп и кромешен, со спесью якшается лесть. Чем больше смешного, тем меньше к веселию поводов есть. В те дни остальным в назиданье за горечь крамольную строк судилось ему неизданье на вечный, казалось бы, срок. Когда ж засинели апрели и, перья почистив свои, весенние песни запели оттаявшие соловьи, остался в восторженном гаме по-прежнему горек и тих, как нота случайная в гамме, его отрезвляющий стих. Как будто бы пламенем серным нутро его обожжено, как будто он знает, что смертным ни ведать, ни знать не дано…

«Ополоумевшим роем…»

Григорию Медведеву, автору «Чернобыльской тетради»

Ополоумевшим роем глубь, поднебесье и ширь бурим, утюжим и роем, травим, кромсаем, крошим. Будто пространства безмерны, будто несметны куши, будто, и вправду, бессмертны, будто, и впрямь, без души!..

«О нет, не существует мастерства…»

Матвею Грубияну

О нет, не существует мастерства, лишь иногда бывают озаренья, когда ложатся намертво слова в послушное тебе стихотворенье. А в остальные дни – такая жуть: ничтожный раб, беспомощный невежда сдираю мира пыльные одежды, но только дальше отступает суть. Когда же обнажится естество и зазвучат стихи, вдруг обнаружу, что существует всё же мастерство — кровавый пот, насквозь прошибший душу.

«„Я стихотворец – не поэт", – она сказала…»

Инне Лиснянской

«Я стихотворец – не поэт», – она сказала под мерный шелест пристального зала, где чуть не каждый гений и пророк (о чём в строках у них и между строк). Воскликнуть впору: «Боже, что за поза!» — когда б не жизни искренняя проза, когда

бы не стихов знобящий зной, не скорбный ангел за её спиной. Увы, увы – нам, сонмищу поэтов, повсюду возвещающим об этом без страха, без упрёка, без стыда. Вот – стихотворец. Кто же мы тогда?

Бард

С. Я.

«Гитара» рифмуется с «тарой»… В болоньевой курточке старой, облезлый, смурной и усталый, и трезв, как всегда, не вполне, худой, в гроб кладут много краше (где много вина – мало брашен). «Живу, – говорит, – у параши», — а Горький сказал бы «на дне». С усмешечкою самурая взирая на мир из сарая, по странности не помирая, судьбу проживает – не роль, в стихах его пенится брага, от матов дымится бумага. Джанкойский поэт и бродяга, а Бабель сказал бы «король». На тех, кто проворней, не злится (пускай им безоблачно спится), ему же пивбар и больница, базар и вокзал – всюду зал, на грифе не струны, а нервы, саднят обнажённые стервы. Шепчу восхищённо: «Ты – первый», — Булгаков бы «мастер» сказал. Я знаю, на свете есть песни красивее и интересней, но лучше не скажешь, хоть тресни про жизнь и её естество. Запел – и мурашки по коже… Рабу Яцуненко Серёже прости прегрешения, Боже, за каждое слово его.

Попадалово, или объяснение в любви Ларисе Щиголь

В саду поэтическом шляясь без дела, но с умыслом всё ж: не увижу чего ль, я вдруг обнаружил, что в сад залетела неведома птаха – Лариса Щиголь. И так щеголяла она опереньем, такой был у песенок ейных запал, что, как Одиссей на сиренино пенье, на птицу я эту конкретно запал. Кто с бабками – лопает супчик севрюжий, хлебает уныло пустые щи голь, а я же на завтрак, обед и на ужин смакую, вкушаю Ларису Щиголь!

Веронике Долиной

Эти очи – на пол-лика. Эти руки – два крыла. То ли Вера, то ли Ника, то ли Долина была…

«Шаги мои неспешны и не гулки…»

Ольге Бешенковской

Шаги мои неспешны и не гулки, бреду сквозь рощу, пью покоя хмель. Я полюбил бесцельные прогулки, в бесцельности которых вся их цель. Всего-то и работы – дотянуться до ягоды какой-нибудь съестной, всего-то и заботы не споткнуться о ржавый корень, спящий под травой, всего-то и делов – не оглянуться на жизнь, что притаилась за спиной.

Всё поровну, всё справедливо

Татьяне Ивлевой

Поэтам деньги не нужны, их бабки губят безвозвратно, с приходом денег им в штаны дуть начинает бес разврата: дружки, зелёное вино, шальные девочки-нимфетки, картишки, скачки, казино, в итоге – «русские рулетки»… Чтобы от этой маеты бедняги кровушкой не харкали, бабло метётся олигархами — оне безгрешны и чисты…