Талли
Шрифт:
Талли была более чем согласна.
— Я не смогу платить много, Талли, — сказала Трейси. — Но Дэмьен очень любит вас, он рассказывает о вас дома. Я могла бы компенсировать невысокую оплату, предоставив вам комнату и стол. Как вы на это смотрите? У меня есть свободная комната, где вы могли бы жить. Что вы на это скажете? Вы подумаете над этим?
Талли сказала, что подумает.
Через несколько дней, когда Хедда возвращалась домой с работы, дорогу ей преградила незнакомая худенькая девушка в футболке и обтрепанных бриджах. Какое-то время девушка молчала, но наконец набралась смелости и заговорила
— Вы Хедда Мейкер? — спросила она.
— Кто вы? — Хедда с сомнением оглядела девушку.
— Вы не знаете меня, — ответила девушка, — но я знаю вашу дочь.
Хедда сразу ускорила шаг.
— Как вас зовут? — спросила она девушку.
— Гейл, — ответила девушка, стараясь не отставать от Хедды. — Гейл Хоувен.
— И вы хотите мне что-то сказать?
— Гм-м, да, гм-м, ну, да. — Гейл явно волновалась. — Вы получили мое письмо?
— Какое письмо? Вообще-то я очень устала, Гейл, — сказала Хедда. — И хочу пойти домой.
Казалось, это приободрило девушку.
— Миссис Мейкер, — начала она. — Я думаю, вы должны знать, что ваша дочь встречается с моим парнем о с самого сентября.
— Да? — удивилась Хедда.
— Она познакомилась с ним на дне рождения у Дженнифер, и с тех пор они встречаются два-три раза в неделю!
— Три раза в неделю?. Ха!
— Да, мэм, — сказала Гейл. — Она обманывает вас. Я просто подумала, что, возможно, вам не помешает об этом знать.
— Ну что ж, спасибо, Гейл, — ответила Хедда, — но я все знаю.
Это заявление поставило Гейл в тупик.
— О-о, о-о, — только и смогла произнести она.
— Моя дочь уже взрослая, — сказала Хедда. — И может делать то, что ей нравится. А мне пора домой, Гейл.
— Да, конечно, миссис Мейкер, — сказала Гейл, застыв посреди дороги.
— Знаешь что, Гейл?
— Что, миссис Мейкер?.
— Может, тебе лучше попытаться найти другого парня? Или ты больше никому не нужна? — спросила Хедда напоследок и ушла не оборачиваясь.
Дома Хедда стала ждать Талли. Она не приготовила ужин. Она не стала разговаривать с Леной. Телевизор был выключен. Хедда сидела и ждала. В семь тридцать она попросила Лену подняться в свои комнаты.
Талли не было дома до восьми часов. Она ездила смотреть жилище Трейси Скотт. Трейси жила в трейлере — в трейлере, подумать только! И не просто в трейлере, а в грязном, заброшенном трейлере, с ворохом грязного белья и горой грязной посуды, между которыми сновал грязный Дэмьен. Вот это больше всего возмутило Талли. Трейси извинилась за беспорядок и запах.
— К сожалению, я была так занята, что даже не успела прибраться.
Но Талли почему-то сомневалась, что Трейси Скотт хоть когда-нибудь успевает убираться. У нее создалось впечатление, что грязь в трейлере поселилась давно, и скорее всего — навсегда. «Ну и ну, — думала Талли по дороге домой. — Хорошо, что я съездила к ней, прежде чем соглашаться».
Талли вошла в дверь и, увидев, какое лицо у матери, быстро сказала:
— Прости, что я так поздно, мам, я засиделась у Джулии.
Хедда встала с дивана, пересекла комнату и со всей силы ударила Талли кулаком в лицо. Удар отбросил Талли назад, она упала. Хедда, не говоря ни слова, вся в поту, подошла ближе и ударила Талли в живот.
Она била и била,
— Ма! — кричала, лежа на полу, Талли, пытаясь уползти из-под ног матери. — Прекрати это, прекрати, прекрати!
Наконец ей удалось встать на ноги и закрыть лицо руками, в то время как мать с пеной у рта молотила ее кулаками и повторяла свистящим шепотом: «Шлюха, шлюха, шлюха».
Талли узнала, что такое страх, в два года; познав страх, она поняла, что такое ненависть, а научившись ненавидеть, она научилась молчать. Но в тот вечер в ней внезапно проснулось новое чувство. Пока она, закрывая лицо руками, пыталась защититься от ударов, Талли почувствовала, как в ней поднимается ярость. И своей неожиданной силой эта ярость буквально подняла Талли с пола. Она схватила мать за руку и отшвырнула ее к стене, зашипев: «Прекрати! Прекрати немедленно, ты, чокнутая, прекрати!»
Хедда была намного сильнее Талли, и гнев дочери только придал ей мощи. Она навалилась на Талли, схватила ее обеими руками за шею и принялась душить. И Талли, почувствовав, что не во сне, а наяву не может дышать, повела себя очень странно. Она так часто просыпалась вся в поту, страшась близкой смерти, что в первый момент ей показалось, что это сон, и, как во сне, Талли задыхалась как бы в замедленном темпе и не сопротивлялась. Слишком привыкнув к этому ощущению, она даже не попыталась глотнуть воздуха. Но прошло несколько секунд, и она напрягла колено и со всей силы, на какую была способна, ударила Хедду в пах. Хедда охнула и отпустила ее. Увидев руки Хедды между ног, Талли осмелела. Оскалив зубы, она схватила Хедду за волосы и принялась дергать их во все стороны, не переставая шипеть:
— Ты, проклятая сумасшедшая! Проклятая сумасшедшая!
Через несколько секунд Талли отпустила ее, и мать и дочь, отступив друг от друга, увидели, что обе залиты кровью. Целую минуту они стояли и молча смотрели друг на друга. Хедда взглянула на свои руки, на сбившуюся кофту и перевела взгляд на Талли. Талли посмотрела на мать и подняла руки с кровоточащими запястьями вверх. Не так давно она опять резала их — первый раз за последние три года — и они еще не успели как следует зажить. Раны открылись, и кровь быстрой струйкой стекала по ладоням Талли, между пальцев и на пол. Темно-красные капли крови собирались в квадраты на черно-белом кафеле. Талли прижала руки к груди.
Хедда начала кричать.
— Ты шлюха, ты лгунья! — вопила она. — Шлюха! Лгунья!
А потом, задохнувшись от гнева, снова бросилась на дочь, но та уже успокоилась и подготовилась к нападению, — она быстро отступила назад и увидела, что мать упала на колени, встала и снова бросилась на нее. И снова. Пытаясь ускользнуть от ударов, Талли двигалась все медлительнее, спокойнее, словно стремительность и злоба ослабили ее защиту. Но она знала, что это не так, нет — это было то легкое головокружительное ощущение, которое постепенно перейдет в знакомое «У-у-у-у-х-х-х-х-х», уже видела перед собой не Хедду, а волны и скалы. Видение скал наползало на образ матери — ее матери, вопящей, что она шлюха и лгунья, в то время как Талли перед ней истекала кровью.