Талли

Симонс Паулина

Линн закурила, не дожидаясь конца обеда. Тони смотрел только в свою тарелку.

Талли взглянула на Дженнифер, которая воспользовалась единственным доступным ей средством, чтобы абстрагироваться от происходящего. Она сосчитала все квадраты на скатерти и теперь считала количество волосков у себя на руках.

«Господи, раньше хотя бы играло радио. Может быть, они стали выключать радио, чтобы слышать друг друга.

Это она с ними сделала такое. Они понятия не имеют, что происходит, а она ни за что им не скажет. Они сейчас такие же потерянные, как и она. Сначала они думали, что она стала так плохо учиться потому,

что счастлива и чудесно проводит время, но сейчас они уже не могут обманывать себя. Она определенно несчастлива. Может быть, они боятся, что к ней вернется болезнь и останется уже навсегда. Я уверена, что у нее анорексия. Может быть, ее тошнит? Если да, то скажет ли она мне об этом? Скажет ли она об этом даже мне? Станет ли она говорить даже со мной?»

После обеда девушки помыли тарелки, а мистер и миссис Мандолини пошли смотреть «Охотника на оленей», чтобы до вручения Оскара успеть составить собственное мнение

— Ну, Джен, — начала Талли, когда они, наконец, остались одни, — скажи мне, Джен, у вас часто обед проходит, как сегодня?

— Извини, — отозвалась Дженнифер. — Мы были слишком молчаливыми?

— Молчаливыми? — переспросила Талли. — Что за чертовщина с вами со всеми происходит?

Дженнифер, не отвечая, вытирала посуду.

— Ты должна выкарабкаться из этого, Джен, — сказала Талли. — Просто обязана.

Дженнифер упорно молчала.

— Ты всех сделала несчастными. Мы не знаем, чем тебе помочь, — продолжала Талли. Мы сделали бы все что угодно, только бы вернуть тебя в нормальное состояние.

Джен чуть улыбнулась, но опять промолчала.

— Дженнифер, скажи мне, у тебя — анорексия? — спросила Талли.

— Анорексия? Господи, нет!

— Тебя тошнит в туалете?

— Талли, прошу тебя!

— Дженнифер, тебе нужно поговорить с кем-нибудь, кто тебя не знает; ты не имеешь права смиряться. — Талли заговорила громче. — А если не можешь, скажи обо всем родителям. Открой им глаза: тебя необходимо отвести к врачу, вылечить, поставить на ноги.

— Поставить на ноги, — без выражения повторила Дженнифер.

— Да, Дженнифер, потому что ты все время лежишь, ты как легла с ним три месяца назад, так и лежишь до сих пор, и не встаешь, а ты должна подняться.

— Должна, — эхом отозвалась Дженнифер.

Талли выключила воду и повернулась к подруге.

— Да, должна. У тебя нет выбора. Ты должна это сделать, Джен. Только подумай! Три месяца тебя нигде нет. А ведь скоро лето! Мы будем работать, гулять, ездить к озеру Шоуни, а потом — август, и мы уедем! Ура! Ура! Пало Альто. Новая жизнь. Я прямо вся дрожу. Начало! Так что взбодрись. Давай, Джен. Ты сильнее всех нас, вместе взятых.

— Нет, Талли, — сказала Дженнифер. — Это ты сильнее всех. — Дженнифер потерянно опустила руки вдоль тела.

В рубрике «Фильмы-миллионеры» [15] в очередной раз показывали «Историю любви». И опять девушки, не отрываясь, смотрели на мелькающий экран, потрясенные гибелью Дженни Кэвилэри. Талли, сжавшись на диванчике, смотрела сцену ее смерти с абсолютно сухими глазами, совершенно неподвижно, и так же стойко и без малейшего страха смотрела она на Оливера Баррета Четвертого, сидевшего на катке в Центральном парке без своей Дженнифер.

15

Под

этой рубрикой показываются фильмы, кассовый сбор от которых составил не менее миллиона долларов.

Но сердце Талли испуганно сжималось, словно узенькая тропка глухой ночью посреди зимы.

* * *

А Дженнифер ничего не видела, даже Оливера в Центральном парке. Ее воображение рисовало ей, будто в Гарварде она встречает молодого человека, похожего на Оливера. И трагическая история любви повторяется, но уже с ними. Потом эти картины стерлись, и ей почему-то вспомнилось, как они с Талли, маленькие, лежали глубокой ночью на заднем дворе дома на Сансет-корт. Когда им было семь, восемь, девять, десять, одиннадцать. И даже двенадцать лет. Каждое лето Талли ставила у них на заднем дворе палатку, и они толкались, дурачились и смеялись, разговаривали и не могли наговориться, и дышали ночным канзасским воздухом.

— Как ты думаешь, Талли, звезды повсюду в мире такие же яркие, как здесь?

— Нет, я думаю, что Канзас ближе всего к звездам, — ответила восьмилетняя Талли.

— Откуда ты знаешь?

— А потому, — сказала Талли, — что Канзас находится в самом сердце Америки. И летом, Америка ближе всего к Солнцу. А значит, и ко всему остальному небу. А раз Канзас посреди Америки — значит, он и есть ближе всех к Солнцу.

— Ты в этом уверена?

— Абсолютно, — ответила Талли.

Дженнифер помолчала, обдумывая услышанное.

— Талл, а как ты думаешь, звезды остаются здесь, когда мы ложимся спать?

— Конечно, — сказала Талли.

— А откуда ты знаешь?

— Потому что, — ответила Талли, — я вижу их всю ночь до самого рассвета.

— Ты не видишь их, когда спишь, — заспорила Дженнифер.

— А я не сплю, — сказала Талли.

— Как это не спишь?

Теперь настал черед Талли замолчать.

— А что же ты делаешь, если не спишь?

— Мне снятся сны, — сказала Талли. — Мне очень часто… снятся страшные сны. Поэтому я просыпаюсь и смотрю на улицу.

— Часто?

— Каждую ночь.

Дженнифер выключила телевизор, и девушки остались в темноте; сквозь высокое окно с улицы пробивался слабый голубоватый свет.

— Талли, — охрипшим голосом сказала Дженнифер. — Расскажи мне еще раз про свой сон.

— Какой сон? — Талли взглянула на Джен.

— Про веревку.

— О, это старый сон. Дженнифер, мне не хочется рассказывать тебе свои сны. Ты все их знаешь.

— Ну пожалуйста, — попросила Джен. — Расскажи мне еще раз.