Талли
Шрифт:
— Что ты несешь, сумасшедшая женщина, в чем ты меня обвиняешь? — тихо спросила Талли, держа руки у груди, Она знала, что у нее мало времени. Пол начинал уходить из-под ног, надо бы схватиться за стул или диван, но нельзя, и потому она держалась за собственные запястья.
— Ты спишь с парнями с самого сентября! — завопила Хедда.
Талли совсем перестала владеть собой. Она бросилась к матери и затрясла перед ней руками; кровь брызнула Хедде в лицо.
— С сентября? С сентября! Ты хочешь сказать: с сентября 1972-го,
Хедда, держась за спинку дивана и тяжело дыша, посмотрела на Талли, покачала головой и прошипела:
— Все это немедленно и навсегда прекратится, ты слышишь меня? Под моей крышей ты не будешь шлюхой и лгуньей!
Мрачно глядя на Талли, Хедда снова пошла к ней, но, выбившись из сил, упала, и оттуда, с пола, сказала:
— Этого не будет, пока ты живешь в моем доме, ты слышишь меня?
— Прекрасно! — сказала Талли. — Черт с тобой!
Она хотела выкрикнуть эти слова, но в ней не осталось ни капельки силы. Ее кровоточащие запястья вопили: «К черту тебя!», а Талли отвернулась и потащилась вверх по лестнице, в ванную.
Хедда лежала на полу, пока к ней не вернулись дыхание и способность стоять на ногах. Она вытерла рукавом лицо и пошла наверх. Она нашла Талли в ее комнате, дочь стояла на коленях возле кровати. Ее запястья были уже туго перебинтованы, и она запихивала свою одежду в коробки из-под молока.
— Что ты делаешь, Талли?
— Ухожу отсюда к чертовой матери, мама, — бросила Талли, не глядя на нее.
— Ты не уйдешь из этого дома.
— Ага. Вот как?
— Ты не уйдешь из этого дома! Талли! Ты слышишь меня?
— Мама, а ты меня слышишь?
— Ты никуда не уйдешь, сядь и успокойся. Сейчас тебе больно. Ты опять порезалась.
— Я не хочу с тобой разговаривать, мама. Убирайся из этой комнаты и оставь меня в покое.
— Талли, как ты смеешь так разговаривать со мной! — закричала Хедда и снова пошла на Талли.
Талли поднялась с колен, выпрямилась, широко расставила ноги и, вытянув перед собой перебинтованные руки, направила на Хедду Мейкер длинный ствол пистолета 45-го калибра.
Хедда остановилась и холодным взглядом уставилась на пистолет.
— Где ты его взяла? — прошептала она.
— Мама, — начала Талли. Ее голос был слабым, но в глазах сверкало безумие. — Это не имеет значения. Важно то, что я действительно ухожу и не вернусь в этот дом. Тебе, должно быть, знакомо, мама, когда члены твоей семьи уходят и не возвращаются?
Хедду передернуло. Талли засмеялась.
— Тебя удивляет, что я осмелилась сказать тебе это, мама? Потому что ты — сумасшедшая, будь ты проклята! Вот почему! Ты и меня сводишь с ума.
Она
— Положи пистолет, — приказала Хедда.
— Мама, я хочу, чтобы ты ушла из этой комнаты. Я покину твой дом буквально через несколько минут.
— Я не хочу, чтобы ты уходила, — проговорила. Хедда. — Я просто потеряла контроль над собой.
— Поздно!
— Я не хочу, чтобы ты уходила, — скучным голосом повторила Хедда.
— Ма! — закричала Талли. — Выйди из этой комнаты сейчас же, чтобы я могла убраться из этого дома! Ты слышишь меня?
Хедда не двигалась.
— Я кое-что хочу тебе сказать. Возможно, тебе будет странно это слышать. Если ты попытаешься остановить меня, если только приблизишься ко мне, или опять набросишься на меня как сумасшедшая, — я убью тебя. Я застрелю тебя, ты поняла?
Хедда молча уставилась на дочь.
— Я пристрелю тебя, как бешеного пса посреди дороги, и избавлю тебя от этой жизни! — продолжала Талли, тяжело дыша. — Ты, должно быть, думаешь, что я рассердилась? Это не так. Я ненавижу тебя, мама. Ненавижу тебя! А теперь убирайся из моей комнаты!
Хедда протянула руки и шагнула к дочери.
Талли подняла пистолет, взвела курок и, прежде чем Хедда успела сделать еще шаг, прицелилась и выстрелила, целясь на фут выше лба Хедды. Выстрел был оглушительным, но пуля мягко вошла в стену, оставив в обоях лишь маленькую дырочку. Талли трясло.
Хедда замерла. Талли снова взвела курок и сказала:
— Убирайся из моей комнаты, потому что в следующий раз я прицелюсь точно.
Хедда попятилась к двери, открыла ее и, шатаясь, вышла из комнаты.
Талли положила пистолет и выдернула шнур из телефонной розетки, чтобы тетя Лена не вызвала полицию. Через тридцать минут Талли села в свою уже не очень новую машину и двинулась в направлении Канзасской скоростной магистрали.
Была уже ночь, а Талли все ехала и ехала на запад. В кармане у нее лежали восемьсот долларов и пистолет.
Все болело. Она подозревала, что у нее что-то сломано: она не знала, что — нос, или ребра, или и то и другое. Услышав по радио предупреждение Канзасской метеослужбы о надвигающейся буре, Талли остановила машину.
И действительно, подул такой страшный ветер, что просто не верилось, особенно здесь, где она сидела и думала посреди Канзаса, в сердце Великой Равнины. Ее окружала кромешная тьма. «Наверное, вокруг меня — прерия», — думала Талли. Не было ни звезд, ни других машин. Была только Талли, за двести миль к западу от дома, и был смерч. Она съехала на обочину, вышла из машины, сбежала с откоса, оступилась, упала в какую-то канаву и потеряла сознание.
2