Там, где кружат аспиды
Шрифт:
***
— Красиво здесь, — восхищённо выдохнул Догода.
Лёля угукнула, уткнувшись подбородком в колени. Они вдвоём сидели на траве, разглядывая Березину с высоты небольшого обрыва. По здешним меркам уже наступила ночь, что не слишком от дня отличалось, но звёзд оранжевых поубавилось, а Лёля всё усмирить сердце не могла, понимая, что она в этой полутьме наедине с парнем, в которого влюбилась. И она ведать не ведала, как поступить ей с этой любовью. А сейчас, когда она настоящую силу Догоды узнала, истинную красоту его души увидела, и того хуже ей стало. Будто иголок сотню на землю бросили, а её сверху
— Как думаешь, когда вернуться нам можно? — спросила она. На самом деле возвращаться к Похвисту и Ульяне ей не хотелось, но и как с Догодой себя вести, Лёля понятия не имела. Страшно ей было дурочкой несмышлёной перед ним предстать, а ведь она, воспитанная в Прави, такой и была. Глупой и наивной.
— Хм... — Догода закусил губы. — Давай отдохнём немного и обратно полетим. Наверное, отвык я от полётов. Утомился, хоть и не должен был.
— Это всё Навь. Ульяна тоже не может здесь водой управлять, не слушается она её. Вдруг и воздух в Нави такой же строптивый и неживой? Ведь ни ветерка нет... — Лёля заметила, как на миг исказилось лицо Догоды, когда она подругу упомянула. — Тебе Ульяна не нравится?
—Не то чтобы не нравится... Мне не нравится, какой Похвист рядом с ней...
— Такой же ты, как братья твои. Они её тоже нечистью обзывали, говорили, что недостойна она Похвиста, — Лёля расстроенно отвернулась.
— Нет, об этом я даже не думал... Не потому она мне не нравится, что нечисть... Она живая, а это плохо. Для Похвиста плохо, конечно же.
— А, ты про это... Я понимаю. Но они так любят друг друга... Может, лучше по-настоящему любить, пусть и недолго, чем вечность провести, подобием любви довольствуясь?
— И правда... Когда ты мудрой такой стала? — Догода взглянул на неё с улыбкой на губах.
— Так я сколько уже с ними хожу, — со смешком ответила Лёля. — Поневоле задумаешься.
— А я всегда знал, что на тебе женюсь и мы жить будем столько, сколько этот мир просуществует. — Догода изменился в лице и сбивчиво возразил: — Я снова сказал не то, что собирался. Род Великий, да что же такое! Я всего-то объяснить хотел, как хорошо, когда можно вечность разделить с кем-то родным. Хотя... Ну, теперь ты знаешь, — он безрадостно опустил глаза в землю. — Я для того сюда и пришел, чтобы спасителем твоим сделаться, а затем Сварога обручить нас просить.
Лёля уткнулась лбом в подобранные колени, отказываясь смотреть куда-либо, кроме как в темноту. Её щёки и уши пылали, а внутри всё ликовало. Оказывается, Кощей не единственным женихом её мог бы оказаться! А уж к этому жениху, к Догоде, она бы из горницы сама выбежала, никакая свита отцовских богатырей её не удержала бы.
— Раз уж ты правду сказал, я тебе тоже откровенностью отвечу, — глухо проронила она, не поднимая головы. — Чтобы меня уберечь, батюшка все мои воспоминания о Скипер-змее отобрал... и о тебе. Я совсем тебя не помню. Это ты меня знаешь давно, а я тебя в пещере впервые встретила.
Догода заговорил не сразу.
— А
— Нельзя. — Лёля вздохнула. Ей больно стало видеть Догоду настолько огорчённым. Она несмело погладила его по плечу, отметив про себя, какое оно широкое и крепкое по сравнению с её собственным. — Я отчасти из-за этого из дома бежала. Не простила батюшке поступок сей. Но не думай, что раз я тебя ребёнком не помню, ты теперь мне чужой. Я... Ты... Ты мне Похвиста дороже. Нет, я его тоже люблю, но тебя...
Лёля вздрогнула. И без вина Морены тайну свою выдала, ну точно дурочка пустоголовая. Что теперь Догода о ней подумает?
— И меня любишь? — В глазах Догоды будто отражался весь мир. Лёля не нашла ни одной причины, чтобы не кивнуть в ответ.
— Глупой считаешь? — с горечью спросила она. — Я и сама не знала, что так бывает. С тех пор как тебя увидела, не могу я о тебе не думать. И стыдно мне, что я себе такие мысли к другу детства позволяю. Но не вижу я в тебе мальчика, с которым росли мы вместе. Я мужчину вижу, и кажется мне, словно я этим и тебя, и Похвиста предаю, дружбу нашу детскую, светлую и безгрешную.
— А я, как только понял, что тебя нашел, любоваться тобой перестать не могу. Ты как сестра поначалу мне была, а потом... Подростком-то я просто с тобой быть хотел, а свадьбу нашу обрядом радостным представлял. Но теперь... Ты другой совсем стала... Я, как в свой облик вернулся, часто как о жене о тебе размышляю. — Щёки Догоды рдели, но он не отводил твёрдого взгляда. — Размышляю о том, как красива ты и какое счастье избраннику твоему выпадет ложе с тобой разделить... Я сам не понимаю, почему сейчас говорю тебе слова эти непристойные, а не бегу прочь, от позора сгорая. И почему слушаешь ты меня, того, кто кровь твою пролил.
— И как нам быть теперь? — шепнула Лёля. — Что сделаешь ты, зная, что люблю я тебя?
— Нам ещё сложнее, чем им будет, — Догода мотнул головой в пустоту, явно имея в виду оставленных в одиночестве Похвиста и его возлюбленную, и придвинулся ближе. Теперь сквозь плотную ткань дорогого сарафана ощущала Лёля жар его бедра у своего. — Никто не даст нам разрешение судьбы соединить: ни Стрибог, ни Сварог.
— А нужно оно тебе, их разрешение? — Лёля отвечала так тихо, что сама себя почти не слышала. Близость юноши, о котором до этого она лишь мечтала, дурманила голову, как настой полыни.
— Твоё нужно.
Лёля с трепетом изучала его лицо. Она знала, что Догода не врёт, не может он неправду под действием волшебного вина Морены сказать. Все тайны он ей свои раскрыл, но всё равно Лёля не верила: неужели все его чувства — все ей? Ей одной? За что такое счастье, от которого и без крыльев летать возможно?
— Разрешаю, — промолвила она одними губами.
И больше ничего сказать не смогла бы. Потому что лишил её возможности говорить Догода самым первым, самым волнующим, самым драгоценным поцелуем.