Там, где кружат аспиды
Шрифт:
— Мавка, ну ты чего? Чего ты плачешь? — хныкнула девочка жалостливым тоном. — Не плачь, а то я и сама разревусь.
И она разревелась. Громко, испуганно, безутешно, будто выплакивая детство своё несчастливое рядом с теми, кто до сих пор в себя от удивления прийти не смог.
— Маленькая моя!
Ульяна бросилась к девочке, а та побежала ей навстречу, путаясь в подоле залатанного сарафана явно с чужого плеча. Русалка подхватила малютку на руки, и теперь они уже обе рыдали навзрыд.
— Так
Лёля кивнула, утирая непрошенные слёзы. Но эти слёзы были не от горя. Они сами наружу рвались и останавливаться не собирались. В Прави познала Лёля слезы боли, в Яви — слёзы страха и сочувствия, и до самой Нави ей дойти пришлось, чтобы узнать, как слёзы радости сладки.
—Пойдём к ним. — Лёля потянула Похвиста за рукав.
Одной рукой она обняла Ульяну, а второй — обхватила подрагивающую худенькую спинку девочки. Маленькой девочки, которая бесстрашно ринулась в гущу коршунов и которая принесла себя в жертву, чтобы они смогли уйти. Как можно крепче обхватила Лёля рыдающую парочку, ощутив, как и Похвист с другой стороны сделал то же самое. Лёля попыталась дар свой Берегини применить, коснуться душ чужих, успокоить, узнать, что они чувствуют, но не разобрала где чья душа. Общей душа их стала в тот момент, счастьем, миром и лёгкой горечью расставания наполненная. Так и стояли они, прижимаясь друг к другу — четверо, в Навь пришедших, но лишь трое, кто покинет её.
— А мне можно? — несмелый голос Морены прозвучал взволнованно-нетерпеливо.
Лёля отстранилась, а Ульяна, всё ещё заходясь слезами, опустила девочку на землю. Хоть и самой простой крестьянской девчонкой курносой она была, а Морена склонилась пред ней так, словно царицу видела.
— Ты и правда ко мне пойдёшь? Дочерью моей станешь? — осторожно спросила она, точно ожидая грубого отказа.
— А ты меня примешь? Не выгонишь, когда надоем? Ты Нави хозяйка, красивая, как ясная ночь летняя. А я кто? — застенчиво ответила девочка.
— Ты дочь наша. — Чернобог положил ладонь девочке на голову, и она вскинула на него внимательный взгляд, прислушиваясь к чуждым, незнакомым словам. — Ты радость наша, Рода Великого подарок.
— И что же? У меня теперь мамка и папка будут? Настоящие? И не врёте?
Лёля вытирала и вытирала слёзы. Рукав её рубахи новой насквозь промок, но ей и дела не было.
— Не только мамка и папка, — с нежной улыбкой Догода опустился перед девочкой на корточки и взял обе её крошечные ручки в свою большую ладонь. — У тебя и дедушка есть, и бабушка. Дедушка твой ух строгий какой, да сильный, а бабушка красы такой, что звёзды меркнут. Уж поверь, я их сам видел. А Лёля — тётя твоя. У тебя семья большая да крепкая. Кстати, а как имя твоё? А то всё Аука, да Аука.
— Да, отчего мальчишкой прикидывалась всё время? Дерзила нам, вела себя отвратительно. Ух, Морена твоим воспитанием займётся, спуску не даст, — пригрозила Ульяна.
— Так разве же девчонки кому нужны? — удивилась безымянная девочка. — Мальчик в семье — радость, а девочка — лишний рот. Я боялась, что и вы меня ртом лишним посчитаете, с собой не разрешите пойти. А имя моё если и было, так
— Ох, и глупая же ты, — потрепал её чёрные волосы Похвист.
— А ты, божедурье, руки-то не распускай! А то батьке нажалуюсь, надаёт тебе хворостиной да прям по заднице твоей божественной!
— Ну, удачи тебе, Морена, с наследницей такой языкастой, — улыбнулся Похвист, на всякий случай отходя от девочки подальше. — Так как звать-то её станешь?
—Как звать? — Морена задумчиво переглянулась с Чернобогом, а затем перевела ласковый взгляд на застывшую в ожидании девочку. — Ганна, птичка то бишь. Хочешь Ганной зваться, радость моя?
—Ещё бы не хотеть! Ох, мамочка, как счастлива я, что ты у меня теперь есть. И ты, батюшка! — Новоявленная Ганна неловко на месте мялась, переступая с ноги на ноги.
Хмыкнула Лёля сквозь слёзы и в спину девочку подтолкнула. А та будто только этого и ждала. Кинулась к матери своей приёмной и лицо в юбку её пышную спрятала.
— Никогда я дочерью чьей-то не была, мне ещё учиться и учиться, мамочка! — срывающимся голоском проговорила она, обхватывая Морену тоненькими ручками.
— Да и мне матерью оказаться впервые. Теперь мы все вместе, втроём, — она прильнула к Чернобогу, поглаживая дочь по растрёпанным волосам, — учиться будем.
***
Весело трещал разведённый Похвистом костерок. Лёля сама не знала, для чего они его разожгли. Для уюта если только, в Нави ведь холода не знали. Ну и ужинать в темноте никому не хотелось, а корзина, Мореной собранная, яствами до краёв полна была.
Как там сейчас Ганна? Спит, наверное, в постели собственной, а может, не отпустила мать, вместе они уснули в кровати общей. Лёля поймала себя на том, что улыбалась, думая об оставленной девочке. Хорошо, что всё кончилось именно так. Какое же чудо Родово, что однажды в лесу она плач Ауки услыхала, пусть и притворный. И ребёнку помогла в итоге, и сестре собственной. На две души мир счастливее стал. А то и на три, если Чернобога считать.
Напротив раздался заливистый смех. Лёля подняла взгляд. Раскрасневшаяся Ульяна смеялась над какой-то шуткой Похвиста, которую сама Лёля прослушала. Возле русалки лежала откупоренная бутылка вина, и им без стеснения угощалась и она сама, и Похвист. Немного тёмно-красной жидкости плескалось и в деревянной чашке Лёли, но она не решалась пригубить хотя бы малость, помня о предупреждении сестры.
— Пахнет странно, тебе не кажется? — спросил сидящий рядом с ней Догода.
— Цветами, вроде, — принюхалась Лёля. — Интересно, вкусно хоть?
Догода поднёс свою чашку к губам и сделал крошечный глоток.
— Горьковато, — признался он. — Но я вина не пробовал никогда. Дед мигом всё желание отбил бы, если бы увидел, как я по погребу его шарюсь. А они вон половину бутылки уже приговорили, — Догода фыркнул, глядя на брата и его подругу.
Ульяна, сорвав под ногами местную разновидность ромашки с бордовой сердцевиной и голубыми лепестками, пыталась закрепить её Похвисту за ухом, а он деланно сопротивлялся, со смехом ловя тянущиеся к нему руки и удерживая их, пока русалка не вырывалась, чтобы затем снова начать ту же игру.