Там, где лес не растет
Шрифт:
– У нас на Островах мало кого презирают так, как лжецов. Я думала, уж у тебя-то, венн, один язык во рту!
Коренга смиренно отмолвил:
– Если бы тебя, госпожа, каждый встречный-поперечный брался допрашивать, где ты ноги оставила, да откуда у твоего пса крылья, ты бы тоже три языка отрастила. Если не семь…
Эория даже остановилась.
– Ты сейчас говорил о вдовстве своего батюшки! А мне баял, будто твоя мать жива и здорова! И даже сразу узнает, если с тобой что-то случится!
Коренга ответил:
– Мать благословила меня рассказывать так, как будет удобней.
– Добрый
– Может, по твоей вере это и так, а по нашей – наоборот, – сказал Коренга. – Незваная Гостья подслушает мои речи и не пойдёт за матерью, думая, будто та уже у Неё.
Сегванка огрызнулась:
– Откуда мне знать, может, ты и это прямо сейчас выдумал!
Коренга хмуро проговорил:
– Не бралась бы ты, госпожа, нас с матерью друг от дружки оборонять.
Эория яростно заскребла ногтями левый висок.
– Да какое мне дело до тебя, венн! И до того, который язык у тебя настоящий, а какие поддельные! Кто раз солгал… да ещё – в глаза человеку, который обогрел тебя у огня и хлебом накормил… тому веры у меня больше нет! И до века не будет!
Коренгу охватило ощущение дурной необратимости происходившего. Саночки стронулись с места и, набирая разгон, скользили под горку, и бесполезно было цеплять горстями несущийся мимо снег. Уже ничто не зависело от того, промолчит он сейчас или что-нибудь скажет, и Коренга сказал:
– Мне тоже нет дела до пятен на мешке, в котором утонул Ириллир!
Он увидел, как окаменело лицо сегванки. Он имел в виду всего лишь намекнуть ей, что она тоже не всё о себе рассказала; а зря ли говаривали у него дома, будто правда с отрезанным краем – кривде двоюродная сестра. Но мало ли что он имел в виду! На деле оказалось – ткнул пальцем прямо в живое, туда, где не было кожи. Коренга стал ждать, чтобы Эория вспылила и быстрым шагом ушла вперёд, оставив его в одиночку петлять на медлительной тележке по обширному стану, но она не ушла. Мало того! Когда дорогу им неожиданно заступил какой-то человек, успевший неведомо где раздобыть и налакаться хмельного, Эория тотчас оказалась между ним и Коренгой. И так зыркнула на пьянчужку, что тот вмиг утратил охоту буянить и тихо убрался в сторонку.
Но вот они добрались до костерка, где уже мирно спали дед Тикарам с внучкой. Коренга не стал их будить, хотя Коза наверняка расцеловала бы его за известия об Иннори. Не стал он и вытаскивать наружу свой меховой коврик, хотя тело так и просилось растянуться ничком. Сворачиваясь в тележке, Коренга тоскливо подумал, не утешиться ли материным сухариком, но и эта мысль не принесла ему радости. От огорчения он принялся вспоминать свой сон о полёте, потом начал размышлять об устройстве крыльев своей летучей птицы…
Вот только виделись ему всё больше черно-седые крылья Сироты, заполонившие небо над головой.
Торон лизнул хозяина в щёку и свернулся пушистым клубком.
«Друг единственный…» – с нежностью подумал о нём Коренга и чуть не заплакал.
До дому было так далеко…
ГЛАВА 43
Всё зря!..
Как ни старался Коренга приманить к себе добрые сны, в эту ночь они
Потом рассвело.
Государь конис собирался держать здесь свой стяг ещё несколько дней, пока со Змеева Следа будут подтягиваться путники, привлечённые путеводным дымом костров. Стало быть, Коренгу не ждала сегодня дорога, он мог и не просыпаться спозаранку, но привычка взяла своё. Рядом завозился Торон, и венн открыл глаза.
И его немедленно посетило ощущение скорбной неправильности, накрывшей весь мир. Почти такое же, как годы назад, на другое утро после того, как у него отнялись ноги. Мир непоправимо изменился, и, сколько ни прячься под одеяло, ничто уже не сделает его таким, как вчера, – солнечным и понятным, ничто не отменит несчастья и не вернёт минувшего дня. Коренга невольно ужаснулся, спросив себя: вправду ли его размолвка с сегванкой была сопоставима с тем давним изломом в судьбе?.. Никто ведь не умер, не испытал нового увечья. Всего и было-то сказано несколько слов. Да и те – не какая-нибудь священная клятва, одно простое объяснение могло всё сразу развеять…
Тогда почему же?..
Коренга осторожно размял плечо, задеревеневшее от лежания на боку, и сел.
Ни Эории, ни Тикиры нигде не было видно; Коренга почему-то сразу решил, что девушки отправились умываться. Зато он сразу увидел старика Тикарама. Стоя на четвереньках и подобрав ладонью бороду, старец пытался раздуть угли костра. Торон как умел помогал ему. Лез под руки носом, принюхивался к лицу, норовил облизать ухо. Тикарам, обычно строгий и отчуждённый, только посмеивался и не гнал пса. Наоборот, что-то ласково пояснял ему по-саккаремски. Коренга разобрал слово, произносившееся на всех языках одинаково, – «симуран». И ещё слово, бывшее в ходу у торговцев, – «понимать».
Дескать, должен понимать, коли ты и впрямь симуран.
Вот Торон отстранился на полшага, ещё раз внимательно посмотрел на старика, а потом… коротко и резко ударил левым крылом.
Коренга успел подумать: если бы Торон ТАК бил крыльями, когда они барахтались в море, он бы точно взлетел. Даже с воды. И ещё тележку бы с собой уволок.
Зола и пепел взвились небольшой тучей, осыпав одеяла спавших у соседнего костерка, а из-под оживших углей рванулось бодрое пламя. Старик Тикарам протёр глаза и, кашляя, негромко рассмеялся. Кажется, Коренга впервые слышал его смех.
– Доброго тебе утра и удачи в дневных делах, – сказал он, решив воспользоваться добрым настроением старика. – Будет ли позволено неразумному юнцу посоветоваться с тобой кое о чём?
Тикарам поднял голову. Коренга увидел, как улыбка погасла в его глазах, спрятавшись под мутноватой старческой пеленой. Словно ряска заволокла ясное озеро. Коренга встречал такой взгляд у совсем дряхлых старинушек, понемногу переселявшихся из широкого солнечного мира в свой собственный, наполненный тихими предзакатными сумерками.