Там, где мы служили...

Верещагин Олег Николаевич

— А на окне — наличники, спасай добро, станичники… — промурлыкал Олег. — А вот интересно, когда война закончится совсем — как делить-то отвоёванное будем?

— Без нас разделят, — Джек вдруг посмотрел на русского и спросил напряжённо: — А что, это так актуально — делить?

— Ну… — Олег пожал плечами. — Я не знаю…

Джек отвёл глаза и тихо сказал — никому, словно бы для себя:

— Он так мечтал… Дик… он так верил в то, что… — потом посмотрел не на Олега, на Витьку. — Вик, а ты тоже хочешь делить? Это нам, это вам… а нам мало… а нам пофик… в ружьё, ребята, наших бьют! Да?

— Нет, — коротко и настороженно ответил Витька. — Я так не хочу, во всяком случае.

— Мы построим

рай… — Джек сел прямей, Витьку он словно бы не слышал. — Уничтожим банды, наладится погода… а потом каждому покажется, что рай у соседа лучше, и он должен поделиться… или хуже, и его рай нужно поправить… из лучших намерений. Из абсолютно чистых и искренних побуждений…

Он коротко, сухо рассмеялся, и от этого смеха всем в палатке стало не по себе, а Витьку просто продрало морозом по коже. Он открыл рот, чтобы успокоить сержанта… но вдруг понял, что не знает, что сказать Джеку. Как сделать, чтобы весь спасённый мир стал… ну… что ли, одной единой конфедеративной Ротой?

Джек, кажется, верил в эту мечту. А он, Витька? А остальные? Или и правда — это единство только до того момента, пока есть враги-нелюди, опасные для всех и всего, для самой сути Человека? А не станет их — и найдутся поводы и причины, чтобы…

…В минуты опасности мы находим плечо друга и сражаемся рядом с ним, принимаем удары, направленные в него, зная, что он примет нацеленные в нас — и верим, хотим верить, что так будет всегда. А когда наступит мир… тогда…

— Джек, — тихо сказал Витька. — Джек, не надо. Пожалуйста — не надо, сержант…

2

— Глянешь вокруг — и помирать не хочется, — Йожо вздохнул. — А надо.

— Не каркай, — Джек поднял воротник куртки. С утра метели не было, но неожиданно крепко подморозило. Иней искрился загадочным пасмурным светом — словно бы сам по себе, над рекой курился парок, над стаканчиками кофе с ромом — тоже. Пересмеиваясь и притопывая, штурмовики смотрели, как в паре километров по дороге тащится — через полчаса будет здесь — длинный хвост переселенческого обоза махди. Остатки местных кое-как расползались по родным местам, откуда их согнала война. Вчерашний неприятный короткий разговор казался дурным сном. Всё оставалось по-прежнему — и война, и они сами, и их дружба, и мир вокруг…

— Зря Витька уехал, — подал голос Олег, сидевший на капонире из мешков — локтем он опирался на поставленный рядом РОП-2.

— Пусть повидается… — улыбнулся Джек. — Ты бы, будь твоя Ляська в восьмидесяти кэ-мэ, что, не стал бы у меня отпрашиваться?

— Конечно, не стал бы. Я бы просто так рванул.

Посмеялись… Таппер поддержал людской смех звонким лаем, прыгая вокруг по инею и бешено размахивая хвостом. Обоз всё ещё полз, хотя был уже слышен скрип высоких кое-как сколоченных колёс. Майкл, стащив перчатки, водворился на мешки и жестом фокусника извлёк откуда-то свою гитару. Однако, песня, которую он запел, не соответствовала цирковой комичности этого жеста…

— Все начиналось просто: Граф опустил ладони на карту — Реками стали вены, Впали вены в моря, В кузнице пахло небом, Искорки бились в кожаный фартук, Ехал Пятьсот Веселый Поперек сентября…

Все как-то примолкли; перестали болтать Курт с Хильдой, Иосип прекратил посвистывать… Слушали.

— …Ты не кляни разлуку — мир без разлуки неинтересен, Брось отмечать недели, вытри слезы и жди, Верь

в то, что ваша встреча — сказка всех сказок, песня всех песен, Новый мотив разлуки — все еще впереди. Хоп! [83]

83

Из песни Олега Медведева «Пятьсот весёлый». Словосочетание «Пятьсот Весёлый» вряд ли уже что-то говорит штурмовикам этого времени, наверное даже не все специалисты в нём знают, что в 90-е годы ХХ века в России так назывались «медленные поезда», ходившие по западным областям страны, пассажиры которых перевозили разную полуконтрабанду (а иной раз и настоящую контрабанду). Ребята поют её просто как «настроенческую песню».

И ещё долго молчали все, хотя Майкл уже прекратил петь и сидел, постукивая по гитаре пальцами и задумчиво щурясь на то, как тает иней — в проём между полосатых туч выглянуло солнце. Наконец, Джек, нарушая молчание, вышел на дорогу и, свистнув — резко, пронзительно — выкрикнул:

— Сто-ой!

Обоз остановился. Штук десять телег на высоких кривых колёсах, кое-как слепленных из дощечек — их тащили групы замотанных в тряпьё махди, в основном — женщин. Мужчины шли по сторонам, в самих телегах громоздилось перевязаное канатами и ремнями барахло, сидели дети. Мало детей. во всей этой процессии было что-то… что-то покорное и убогое одновременно. Подошёл Олег — с опросным блокнотом в руках. Надо было знать, кто куда едет и где собирается устроиться, сколько народу, кто чем болен и так далее. Отчёты шли напрямую в полевой лагерь англосаксонского Колониального Министерства.

Витька зевнул, лязгнув зубами. Скучно, в конце концов. Зевнул опять — и подумал о Брекки.

О том, что они скоро увидятся. И это было счастьем.

* * *

Витьке повезло — у Брекки никто не торчал, даже бабуля её куда-то ушла (Витька уже знал, что старушенция заведует ткацкой мастерской). Братьев тоже не было — они оказались отличными парнями, но совершенно не умели разговаривать о чём-то, кроме войны и охоты. А Витьке сейчас совершенно не хотелось разговаривать на эти темы.

В посёлке к нему привыкли уже давно. Выяснив у пилота, что вертушка полетит обратно часа через два, не раньше, Витька зашагал к хорошо знакомой жилой пещере, насвистывая и пиная камешки. Обычно Брекки встречала его у самого входа, каким-то странным чутьём ощущая, когда он придёт.

На этот раз её не было. И предчувствие чего-то нехорошего твёрдо и прочно взяло за сердце. Витька ускорил шаг, без стука открыл обитую мехом дверь.

— Эй, ты чего? — с ходу спросил он, потому что сообразил: она лежит на кровати и… эй, плачет, что ли?! Предчувствие сменилось ясным пониманием беды. — Что за новости? Ты что, ревёшь, что ли?! — подойдя, он присел на край и попытался силой перевернуть девушку на спину, н оона упрямо задёргала плечами и вывернулась. Рассерженный и испуганный, Витька снова спросил, уже не решаясь снова прикоснуться. — Да отвечай же, что случилось?!

— Ох, Виктор! — она неожиданно повернулась, села и, обхватив юношу за шею руками, спрятала лицо у него на груди — но он успел заметить, что Брекки буквально опухла от слёз. — Он всё наврал, всё наврал…

— Кто? Что наврал?! Ничего не понимаю! — сердито помотал головой Витька, поглаживая Брекки по волосам и плечу, обтянутому кожаной курткой.

— Он… он… — вырвалось у Брекки. — Я ему… отказ, а он… про меня… Виктор!

— Кто?! — зарычал Витька, не в шутку тряхнув Брекки. — Кто тебя обидел?! Кто-то из ваших?! Что сделал?! Что сказал?!