Там, откуда родом страх

Соловьёв Александр

Лето стремительно приближалось к осени, уж не было расплавленных зноем дней, зачастили проливные дожди, вода в реке поднялась и помутнела, зелень лета утратила яркость и потемнела. Пасмурным, прохладным субботним вечером Петр в очередной раз шел к реке. Надежда в нем умерла, осталась одна боль, и тут он увидел ее в толпе других девушек. И вновь он весь вечер не сводил с нее глаз, и вновь она его не замечала. Солнце утонуло в низовье реки, и стало холодно. Парни насобирали дров и у самой воды развели костер. Елена подошла к огню, он встал с другой стороны. И тут впервые их взгляды встретились. В ее глазах он увидел лишь боль и тоску. Она отвела взгляд, но, когда вновь посмотрела на него, в ее глазах светилась многообещающая, лукавая усмешка. Зачарованный, он шагнул к ней прямо через костер,

опалив брюки. Елена засмеялась: «Ты что, тронулся чуток?» Петр смущенно молчал, а потом вдруг осмелел и предложил погулять, страшась отказа, но Елена неожиданно легко согласилась, и они побрели вдоль берега подальше от костра. Ее рука, как бы невзначай, коснулась его руки, он осторожно взял ее в свою. Она не отняла. Так, молча, они бродили до поздней ночи. Она, подняв к верху лицо, разглядывала бездонное, усеянное россыпью звезд черное небо, а он видел только ее улыбающееся лицо с яркими влажными губами. Стояла пора звездопада, и всякий раз, когда с небосвода срывалась и, оставляя короткий яркий след, сгорала звезда, она невольно останавливалась и на миг замирала. Ночь перевалила на вторую половину, от реки тянуло сырой прохладой. Лена зябко поежилась, и Петр осторожно обнял ее за плечи и прижал к себе. Она откликнулась на ласку и опустила голову ему на грудь. Он вдыхал солнечный запах ее волос, ощущал тепло ее тела, и его сердце захлестнула волна нежности. Свободной рукой он приподнял за подбородок ее лицо и стал истово целовать глаза, нос, щеки, а потом припал к ее жарким губам, как припадает к источнику изнывающий от жажды странник. Она плотнее прижалась к нему, и он ощутил дрожь ее тела. Внезапно она оттолкнула его: «Чего это ты в первый вечер целоваться лезешь, я ж не шалава какая, негулящая. Поздно уже, домой пора». Петр молчал, обескураженный таким оборотом дела, этой резкой переменой ее настроения. Ведь так хорошо все шло. Лена развернулась и легко побежала по прибрежной гальке. Петр нехотя последовал за ней. На месте гуляний они не застали никого. Костер погас, и только струйка белесого дыма поднималась от головешек. Лена взяла его за руку и повела к своему дому. У тесовых ворот на прощание неожиданно обхватила обеими руками его за шею и поцеловала так, что у него голова пошла кругом, а когда опомнился, Лена уже исчезла, и только железное кольцо калитки, покачиваясь, подтверждало, что все это ему не приснилось, что она только что была здесь. Бестолково потоптавшись у калитки, Петр нехотя побрел домой по тихой сонной улочке. В нем все пело и ликовало, ликовало. На следующий день они встретились на берегу снова. И сразу ушли от собравшейся молодежи. И вновь они молчали, и вновь их руки встретились и соединились, и вновь он целовал ее жаркие щеки и губы, белую бархатную шею и пахнущие солнцем волосы. Чем больше он ее целовал, тем истовее становился. Поцелуи не утоляли жажду, а только больше ее распаляли. Он опять ощутил дрожь ее тела. Ноги ее ослабели, и она повалилась на землю. Его неопытные руки бестолково метались по ее одежде, ища застежки. Этой заминки оказалось достаточно, чтобы она пришла в себя. Грубо оттолкнув его, она вскочила на ноги.

– Еще не женился, а уж лезешь, куда не надо, – произнесла она осевшим голосом. – Вот женишься, тогда хоть ложкой хлебай.

Петр продолжал лежать на земле, тяжело дыша и медленно приходя в себя.

– А ты пойдешь за меня? – с затаенной надеждой спросил он, поднимаясь на ноги.

– Пойду, чего не идти за тебя. Мужик ты, видать, хороший, мужем будешь добрым. И ласковый ты. Любо мне это. Вот только родители не захотят за мещанина отдать. Они хотят меня за состоятельного человека отдать, за офицера или чиновника.

– А мы что, не состоятельные? Уж не беднее вас. Хозяйство у нас самое крепкое в слободе.

– Да брось ты своими коровами хвалиться. Давай лучше обсудим, как быть. Уж очень ты люб мне. Я тебя давно заприметила, да все не решалась подойти, а ты только пялился на меня, как баран на новые ворота, и никакого толка.

– А что мне оставалось делать, когда ты меня и не замечала. Да и на гулянья все лето не приходила.

– Я думала, что так быстрее тебя забуду, и родителей тогда огорчать не пришлось бы.

– Ласточка ты моя, – с глубокой нежностью произнес

Петр, пытаясь снова обнять ее. Но Лена оттолкнула его.

– Не лапай, опять полезешь, куда не надо. И так всю юбку измяла. Как теперь домой явлюсь? Петр смущенно потупился, а Лена медленно пошла в сторону дома.

– Знаешь, – задумчиво произнесла она. – Есть только один выход, надо бабку Овчинниху к этому делу подключить, с ней даже еврей торговаться не сможет, кого хочешь, уговорит. Ты отца к ней направь, она это дело быстро обделает. Только не говори, что я научила, скажут, что сама на шею вешаюсь.

Петр некоторое время молчал, обескураженный ее поведением, потом тихо спросил:

– Это повивальная бабка, что по соседству с вами живет?

– Да, она самая. Она не только роды принимает, она мастер на все руки. И сваха, и от сглаза лечит, и от испуга, и грыжу у младенцев заговаривает.

– Хорошо, я поговорю с отцом.

На этот раз они расстались без поцелуев. Уже войдя в калитку, она словно вспомнила о нем, оглянулась и прощально махнула рукой. А Петр остался один на один со смешанным чувством радости, растерянности и тревоги. Тревоги неясной, но жгучей.

На утро во время раннего завтрака Петр завел разговор о женитьбе.

– Батя, как ты думаешь, не пора ли мне жениться?

Мать радостно всплеснула руками, но сдержалась, промолчала. Не бабье дело в мужской разговор соваться. Отец же молчал, продолжая тщательно пережевывать отварное мясо, и, только проглотив кусок и запив его проквашенным молоком, заговорил:

– Пора-то оно пора, а как насчет невесты, присмотрел кого или так, языком чешешь?

– Да нет, батя, не чешу. Приглянулась уж больно мне дочь купца Грекова – Елена.

– Ишь, куда замахнулся! Этот товар не по нам.

– Да брось ты, батя, прибедняться. Какой он купец? Простой лавочник, мы, поди, не беднее.

– Тут дело не в деньгах, а в сословии. Каждый целит повыше попасть. У кого есть деньги, хочет положения, у кого есть положение, часто не имеет денег. Вот такие и находят друг друга, восполняя недостаток партнера. А мы тут ни с какого бока не подходим. С нами они только в лужу сядут.

– Что ты, батя, себя совсем не ценишь. И хозяйство у нас справное, и дом не хуже, чем у них. Попытка не пытка, не убьют же. Откажут, так откажут. Как-нибудь переживем.

Отец долго молчал, очевидно, обдумывал сложившуюся ситуацию, потом поднял вверх руку и резко опустил:

– Эх, была не была. Чем черт не шутит, пока бог спит. Мы тоже люди. Вот только кого к ним заслать, тут от свахи многое зависит.

– А чего тут искать, вон Овчинниха кого угодно уговорит. Почти все наши ребята, что женились, ее в свахи брали.

– Недолюбливаю я ее, уж больно на язык скорая да колючая. Да и от ведьмы в ней есть что-то.

Да нам такая, языкаста, и нужна.

– Да, пожалуй, ты прав. Если дело выгорит, с купцом породнимся. Это тебе ни фунт изюма. Он хлопнул себя ладонями по коленям и удовлетворенно крякнул. Это означало, что он пребывает в наилучшем расположении духа. Увидав это, осмелела мать.

– Не по себе дерево собрались рубить. Что, в слободе девок мало? Вон хотя бы наша соседка – Феня. Чем не подходит? И статная, и работящая, а как вышивает да вяжет – равных нет. Не нравится эта, у Чумаковых дочка не хуже. Или…

– Цыц, старая, – прикрикнул на нее муж. – Давно битой не была? Чего, дура, раскудахталась. Но многоопытная жена по тону поняла, что бояться пока нечего и продолжала:

– Перестарок она у них. Ведь и красавица, и приданого не счесть, а не берут ее почему-то. Тут бабы разное про нее говорят. И Кешка, урядников сын, к ней шастает по ночам, и…

– Не суй свой нос не в свое дело, – взревел хозяин. – Много вы, бабы, понимаете. Да вам любого человека грязью облить, что плюнуть. Лишь бы языками почесать.

На этот раз хозяйка почувствовала прямую угрозу и, отступив в дальний угол, замолчала, скорбно поджав губы.

– Ты только подумай, – вернулся отец в благодушное состояние. – Греков-то стар уже, делами плохо занимается. По товару в лавке видно, что дела у него не самые распрекрасные. Возьмет нашего сына в дело, вот и пойдем мы в гору. Конечно, деньжата и немалые нужно будет вложить, чтобы развернуться, да это дело наживное.