Там, откуда родом страх

Соловьёв Александр

– Вот, дочь, пришли тебя сватать. Сколько женихов-то отвадила, пора остепениться. Не век же в невестах куковать. Чем Петр не жених. Люди они уважаемые, состоятельные, недостатка ни в чем испытывать не будешь. Не понравится жить с ними под одной крышей, мы со сватом вам отдельный домик справим. Так ли? – вопросительно посмотрел он на Воронова старшего. Тот, не задумываясь, утвердительно кивнул головой, хотел подтвердить, но из пересохшего горла звук не шел, и он смущенно откашлялся. – Ну, так как, согласна выйти за Петра, или нет?

На какое-то время воцарилась гнетущая тишина, а потом прозвучало спокойное и почти равнодушное:

– Да.

Петр сначала был неприятно удивлен этим равнодушием, но потом понял, что девушке не подобает радоваться в подобных случаях,

и успокоился. Произнеся это единственное за весь вечер короткое слово, Елена степенно удалилась, унося с собой всю прелесть обаяния. Старший Воронов удовлетворенно крякнул и хлопнул себя ладонями по коленям. Петр тонул в волне нахлынувшего счастья, и только мать, сидя на краешке непривычного для нее стула, пригорюнилась. Ее обычно плотно сжатые губы сейчас едва заметно шевелились, высказывая свое мнение насчет происходящего, но вслух сказать все это она не имела права. Все, кроме нее, оживились, Вороновы выставили на стол выпивку и сладости, хозяин подал знак жене. Та подняла со стула свое пышное, но далеко не безобразное тело, и вскоре стол был накрыт богаче, чем в ином доме на пасху. По всему было видно, что гостей ждали и готовились к встрече. Но поняла это только старуха мать.

Дальнейшее Петра уже не интересовало, он выпил водки, и теперь за столом сидела только его оболочка, душе же парила в непостижимых высотах. Сваты обсуждали, каким будет приданое, кто что должен оплачивать и на какое число назначить свадьбу. Все решалось легко и просто, не было подобающих ситуации трений, не было противоречий. Греков сразу согласился в качестве приданого купить молодым дом. Воронов, в свою очередь, обязался взять на себя все свадебные расходы, включая и наряд невесты. Свадьбу Греков предложил сыграть после уборки урожая. Дескать, чего ждать мясоеда, и в конце сентября свадьба получится не хуже. Такая спешка старшего Воронова не смутила почему-то, а младшему было чем раньше, тем лучше. Когда сваты ушли, в комнату вошла Елена.

– Ну что, зря переживали, все гладко прошло?

Отец промолчал, отвернулся, на его полном лице четко обозначились желваки. Мать тихо заплакала:

– Что ты с нами творишь?

– Я такая, какой вы меня воспитали, – довольно жестко парировала Елена, взяла материну рюмку, поколебавшись в выборе между водкой и вином, налила водки и выпила ее одним глотком. – Я же задала конкретный вопрос.

– Да все получилось. Только уж больно гладко, – ответила мать. – Этот Петр, видать, не блещет умом. Квелый, как теленок.

– Ошибаешься, он не дурачок. Любит он меня, по-настоящему любит. От того и тошно на душе.

– Доченька, так как же еще позор наш скрыть? Ведь это хорошо, что любит. Вот отец меня одну всю нашу совместную жизнь любит, так это же огромное счастье. Такое нечасто в жизни встречается. Ему седьмой десяток, а я все еще люба, он все еще мужчина. И у вас все будет хорошо. Парень он видный. Стерпится, слюбится. Знаешь, я иногда думаю, что быть любимой лучше, чем самой любить. Правда, я сама этого не испытала.

– То, что сосватали, это только полдела. Дальше-то как быть? – удрученно спросила дочь.

– У влюбленных глаза закрыты, они замечают только то, что хотят видеть, а Овчинниха молчать будет. Не в ее интересе языком молоть. Она хорошие деньги получила и еще получит, если правильно будет вести себя. А как дальше быть, она и этому научила. Все будет хорошо. В крайнем случае, я сама воспитаю будущего ребенка. Не старая еще, сама бы родила, если бы Бог дал.

Глава третья

В молодости Егор Воронов был первым ухажером в слободе. Ему прощались многие шалости. Девок он не портил, промышлял по вдовам да веселым мужниным женам. Своих зазноб он не подводил. Даже во хмелю не хвастал похождениями. Оттого и шло все чинно и гладко. Не был он причиной ни одного семейного скандала. Так жил весело и беспечно двадцать пять лет, а на двадцать шестое лето на сенокос произошло то, что круто изменило его жизнь и навсегда убило в нем беспечность и веселость. Слободчане косили траву на своих делянках, которые из поколения в поколение сохранялись

за владельцем без всяких документов и были неоспоримым правом владельца. Косили обычно по росе, по утренней прохладе. С наступлением жары уходили домой, чтобы под вечер вернуться и переворошить скошенное. Так сено сохло быстрее, а непогода могла случиться в любой день. Егор устало шел через чужие делянки, неся на плече литовку. На некоторых делянках сено уже было сметано в небольшие копны. Сегодня он задержался, докашивая остаток. Солнце стояло высоко, было жарко и душно, по спине меж лопаток стекал пот. От скошенной травы исходил дурманящий аромат, было тихо и безлюдно, все делянки давно опустели. Так и брел он в полном одиночестве, ни о чем не думая, пока его путь не перегородили стройные девичьи ноги. В тени копны спала Клавдия, дочь слободского сапожника, девка бойкая и острая на язык. Одна нога была согнута в колене, отчего юбка задралась почти до самых бедер. Егор оторопело смотрел на бархатистую белизну незагоревшего тела, пока в нем не забродили противоречивые чувства. Сначала он хотел обойти неожиданную преграду и тихо уйти. Евдокия ему не нравилась за болтливость и чрезмерную самоуверенность. Но белая обнаженность магически притягивала к себе. Он присел и положил литовку на траву. Теперь ему стал виден холмик рыжеватых волос у нее под животом. Он осторожно прикоснулся к нежной коже. Прикосновение было совсем легким, но ресницы девушки дрогнули, и влажные ото сна глаза глянули на него. Рука потянулась, было, одернуть юбку, но замерла на полпути. С глаз сошла сонная пелена, и в них появились насмешливые огоньки. Егор принял вызов, его руки смело прошлись по ее обнаженным ногам, подняв юбку еще выше. Она выпрямила согнутую ногу и отвела в сторону. В висках Егора застучали молоточки, он рывком навалился на нее всем телом. Девка коротко охнула, дрогнув всем телом, и замерла.

Егор часто и горячо дышал, уткнувшись сухими губами в ее шею, медленно остывая. Потом резко откинулся и сел. Евдокия лежала еще какое-то время, не шевелясь, потом медленно села и стала нехотя оправлять юбку, словно не могла налюбоваться белизной своих ног. Кое-как справившись с ней, подняла на Егора счастливые глаза:

– Теперь – то уж никуда от меня не денешься, мой ты теперь. А то всех девок перещупал, а меня словно и нету. Словно я уродина какая, даже не смотришь в мою сторону.

Она оглядела Егора с ног до головы прищуренными глазами. Смотрела как на свою собственность. И что-то хищное было в этом взгляде. Егор вскочил на ноги, подхватил литовку и почти бегом поспешил прочь. Неделю он ходил как в воду опущенный, но все было спокойно. Несколько раз видел Евдокию мельком, но встреч избегал. Прошло более месяца, и Егор стал забывать эту мимолетную встречу, но тут в дом явилась мать Евдокии, худая желчная баба, и с порога начала поносить и Егора, и его родителей:

– Девку портить ваш балбес мастак, а сватов заслать – ума не хватает. Что же ей теперь, опозоренной-то, в петлю лесть? Снасильничал и в сторону.

Родители оторопело смотрели на незваную гостью, на понурившегося сына.

– Так ли это, сынок, что это соседка говорит?

– Не насильничал я, согласна она была, – охрипшим голосом защищался Егор.

– Согласная, говоришь? Согласная! Сонной овладел, девка и вскинуться не успела, – аж взвилась мать несчастной жертвы. – Я на тебя управу найду, погремишь у меня кандалами.

Отец, все это время молча переводивший взгляд с одного на другого, вдруг рявкнул по-медвежьи коротко и зло. Будущая сватья даже подавилась не успевшим выскочить из раскрытой глотки словом, из-под длинной юбки набежала лужица.

– Пошла вон! Будут тебе сваты!

Баба мелко закрестилась и отступила к порогу, но, взявшись за дверное кольцо, оглянулась, погрозила молча корявым тощим пальцем и гордо удалилась, оставив на полу след своего испуга.

Разговор отца с сыном был короток. От сильного удара в лицо Егор отлетел к стене, ощутив затылком, прочность прадедовского строения, и сполз на пол в беспамятстве. Мать бросилась, было, к сыну, но отец так зыркнул на нее глазами, что та стушевалась и, пригорюнившись, уселась на лавку.