Тамара и Давид
Шрифт:
Как лев, который после сильного раздражения обычно прохаживается, чтобы охладить свою воспаленную кровь, так и Сослан ходил взад и вперед по обширному помещению, хотя и убранному со всеми претензиями на восточную роскошь, но с окнами, загороженными стальными решетками, отгонявшими соблазнительную мысль о побеге.
Сарацины находились в соседней комнате, но они мало заботились о пленнике, полагаясь больше на его честность, чем на свою силу. Богатырская фигура Сослана внушала им страх, а любезное обращение с ним эмира удостоверяло их в том, что пленник был особенный, не подлежащий строгому присмотру и наблюдению.
Томясь в одиночестве, Сослан невыносимо терзался поздним раскаянием за свою непростительную оплошность и не знал, как ее поправить. Без внутреннего содрогания он не мог теперь думать о Тамаре, которая, наверно, ждала его возвращения
Однажды к вечеру, ожидая возвращения эмира, Сослан находился в сильном возбуждении; необъяснимое беспокойство овладело им, нетерпение и тревога возрастали с каждой минутой, и он в исступлении метался по комнате, не находя ничего отрадного, чем бы он мог себя успокоить. Нечаянно взор его приковался к окну. Думая чем-нибудь отвлечься от докучных и горьких мыслей, он подошел к решетке и стал вглядываться сквозь зелень сада в очертания минаретов мечети и пролегавшую невдалеке улицу. Внимание его привлекли два всадника, которые приближались к дому, не были похожи на мусульман и, очевидно, принадлежали к крестоносцам. Не отдавая себе отчета в охватившем его жгучем волнении, Сослан прильнул к решетке, с напряжением всматриваясь в лица медленно ехавших всадников, причем, один из них показался ему очень знакомым и близким. Когда они поравнялись с домом, где находился Сослан, лица их и фигуры отчетливо обрисовывались в ярком освещении вечернего солнца, и, к своему удивлению и радости, Сослан в первом всаднике узнал Гагели, который и не подозревал, что был близко от своего повелителя.
Он ехал, как быстро догадался Сослан, в сопровождении франка с таким непринужденным и спокойным видом, что становилось ясным и его добровольное прибытие в Дамаск, и доверчивое отношение к своему спутнику. Сослан успел заметить, что ни конь, ни сам Гагели не были отягощены боевыми доспехами, на нем было рыцарское одеяние, но без щита и копья, очевидно, он не предвидел впереди никаких опасностей и чувствовал себя в Дамаске, как в стане крестоносцев. Они ехали не спеша, и франк все время осматривался кругом, как бы с трудом разбираясь в незнакомой местности, чего-то ища и не находя, наконец, остановился возле одного дома и обратился с вопросом к привратнику. Гагели тоже остановился, и теперь Сослан мог ближе рассмотреть его лицо, на котором ясно отпечатлелись тревога и напряженное ожидание, вероятно, связанные с теми переговорами, которые вел франк, и относившиеся, несомненно, к чьим-то поискам.
Сослан из всего виденного заключил, что они искали его, что Гагели, наверное, подкупил какого-нибудь франка и вместе с ним бежал из стана крестоносцев. Оставалось необъяснимым только одно обстоятельство: каким образом Гагели мог узнать, что он в Дамаске, и как его пропустили мусульмане, тщательно охранявшие все пути и дороги, ведшие в резиденцию султана? Сослан едва утерпел, чтобы не выскочить из своего помещения и не опрокинуть охранявшую его стражу, но всадники уже поскакали вперед и скоро исчезли из вида. Мучаясь неизвестностью и стремясь угадать, куда они поехали, Сослан раскаивался, что не выломал решетку и пребывал в созерцательном бездействии, но раскаяние его тотчас сменилось ужасом, когда он увидел, что по тому же направлению, куда ехал Гагели со своим спутником, промчались
— Желание твое, храбрый ивериец, исполнено! Царь царей, великий служитель пророка назначил тебе завтра явиться к нему на прием. Он с благосклонностью принял весть, что ваша именитая царица прислала к нему свое посольство, хотя и удивился, что ты находишься у меня в качестве пленника. Готовься предстать пред ним и благодари аллаха, что мне удалось исполнить свое обещание!
Сослан бросил меч, который с мягким звоном упал на ковер, устилавший пол, и в восторге протянул руки к эмиру, благодаря его за счастливое известие, ради которого он претерпел плен, разлуку с другом и пытку долгого и неопределенного ожидания. Эмир был доволен изъявлениями радости и благодарности со стороны пленника, который являлся для него теперь почетным гостем, но, тем не менее, помня о суровой требовательности султана, он промолвил с укоризной:
— Завтра тебе предстоит дать отчет нашему повелителю, почему ты сражался вместе с неверными и нарушил мир, установленный вашей царицей между двумя народами? Не хочу вводить тебя в заблуждение и заранее оповещаю тебя: пролитая кровь правоверных не останется без отмщения! Служитель божий столь же милостив, сколько и справедлив, ему ты и дашь отчет о своих действиях!
Произнося эту речь, несколько огорчившую Сослана, эмир посмотрел на брошенный меч, затем перевел взгляд на своего пленника.
— Не хотел ли ты покинуть это мирное убежище, не дождавшись милости султана? — с укоризной спросил эмир. — О, вероломный, ужели ты уготовлял мне измену и, подобно всем неверным, собирался нарушить свою клятву? Клянусь аллахом! Смерть избавила бы тебя от подобного позора!
— Благородный эмир! Я не утаю от тебя своих сокровенных помыслов и признаюсь тебе, что заставило меня взяться за меч, — с искренностью ответил Сослан.
— Ты удержал меня от совершения поступка, в котором мне пришлось бы потом всю жизнь жестоко раскаиваться! — Сослан чистосердечно рассказал, как он видел своего друга в окно, как за ним погнались лазутчики императора Исаака во главе с Лазарисом и как он решил спасти Гагели, бросившись к нему на выручку с мечом, чтобы вырвать его из рук противников.
Выслушав сообщение Сослана, жизнерадостный эмир непривычно задумался и сел на ковер, поджав под себя ноги. В этой позе он сидел долго и безмолвно, выражая тем крайнюю печаль и озабоченность. Сослан тоже присел на одном из низеньких стульев, ожидая, пока, наконец, эмир выйдет из своего задумчивого состояния и пояснит ему, какая кручина внезапно легла на его душу. Молчание, однако, длилось продолжительное время, и Сослан, подозревая, что эмир скрывал от него печальную новость, воскликнул:
— Верно, ты что-нибудь узнал про Лазариса, открой мне всю правду! Незнание беды — хуже самой беды. Будучи во время открыта, она перестанет внушать страх, и можно найти средство к ее преодолению.
— Клянусь бородой моего отца, ты близок к истине, но напрасно ты думаешь с помощью меча избавиться от противника, — наконец, ответил эмир, проявляя большое сочувствие к судьбе своего знатного пленника. — Этот лазутчик, как ты называешь его, прибыл сюда не один, а сопровождает принца по имени Алексей Дука, или, как именуют его греки, Мурзуфл, который подобно тебе, ищет свидания с нашим великим султаном по какому-то весьма важному и секретному делу. Завтра тебе предстоит встретиться с ним во дворце царя царей, так как и ему на завтра назначен прием. Храни спокойствие, памятуя, что император Исаак находится в тесном союзе с нашим султаном и оказал нам многие неоценимые услуги в борьбе против неверных. Служитель божий дорожит миром с греками, и тебе не следует говорить о том, что тебя преследовал Исаак. Помни, не вовремя и без нужды сказанное слово отвратит от тебя лицо нашего повелителя. Вместо милости ты обретешь его гнев, и не только не спасешься сам, но и погубишь своего друга.