Тамара и Давид
Шрифт:
— Насколько мне известно, — продолжал Лазарис, — ваша делегация прибыла к великому султану в качестве посольства французского короля Филиппа и имеет к нему важное дело.
— Твои сведения соответствуют истине, — промолвил Густав, крайне заинтересованный его словами, — и если наши поручения совпадают, можно только удивляться мудрости проведения, сталкивающего людей, желающих творить одно и то же дело.
— Судьба не наделила меня прозорливостью, но дала мне способность судить о намерениях людей по их поступкам. Не гневайтесь, храбрые рыцари, если я скажу вам, что в вашем посольстве находится одно лицо, за которое император предложил вам хороший выкуп, чтобы получить его в качестве заложника.
— Что ты говоришь, Лазарис? В уме ли ты? — в недоумении
— Могу вас заверить в щедрости нашего императора, — спокойно закончил Лазарис. — Он не остановится ни перед какими расходами; что же касается этого лица, то, клянусь святой Софией, ему не будет учинено никаких обид, жизни его не угрожает опасность.
— Кажется мне, что ты заблуждаешься и обратился не туда, куда следует. — Однако слова о щедрости императора Исаака и заверения, что тот не остановится ни перед какими затратами, приковали внимание Густава и заставили задуматься над вопросом: кого же имел в виду Лазарис? О каком важном лице шла речь, когда, кроме него и Рауля, никого больше в их посольстве не было?
Но гордый Рауль обозлился:
— Твоя наглость, грек, зашла слишком далеко. Ты забыл, что говоришь с рыцарями, которые никогда не торговали заложниками и не предавали своих товарищей по оружию. Иди со своим предложением к сарацинам и покупай у них невольников, сколько потребуется твоему императору.
Лазарис хладнокровно выслушал Рауля и обратился к Густаву, которого он хорошо знал по прежним встречам и считал более сговорчивым человеком, чем вспыльчивый франк.
— Клянусь храмом Софии, равного которому нет на всем свете, что я подставил бы свою голову под ваш меч, если бы осмелился сделать подобное предложение относительно западных рыцарей, проливающих кровь за освобождение гроба господня, — произнес он, нисколько не смущаясь. — Но пусть не гневаются на меня доблестные рыцари, если я скажу, что мое предложение относится к человеку, происхождение и имя которого вам неизвестно, но который, по неизвестным для меня причинам, оказался в вашем посольстве. Этот человек не связан с вами общим вероисповеданием, а подчинен нашей греческой церкви. Он никогда не будет сражаться в ваших рядах и, насколько я выяснил, является вашим тайным врагом, а не другом.
Густав от волнения вскочил и сделал знак рукой Раулю, чтобы он не прерывал их разговора.
— О ком ты говоришь, Лазарис? — задыхаясь от любопытства, вскричал он. — Назови нам имя этого человека?! Клянусь моим мечом, ты не уйдешь отсюда до тех пор, пока не скажешь нам всей правды!
Но угроза, решительно прозвучавшая в устах Густава, ничуть не напугала Лазариса. Очевидно, стремление достигнуть своей цели так сильно овладело его умом, что он и не мыслил уходить отсюда, не соблазнив их своим выгодным предложением.
— Этот человек, да будет вам ведомо, храбрые рыцари, — тянул медленно свое признание Лазарис, видимо, желая произвести на них наибольшее впечатление, — этот человек возглавляет посольство иверской царицы Тамары к султану Саладину и облечен чрезвычайными полномочиями. Как нам известно, он уполномочен вести с ним переговоры о деле, которое способно взволновать умы и сердца крестоносцев.
— Итак, я не ошибся! — воскликнул в чрезвычайном возбуждении Густав. — Вот кем оказался наш грубиян Пуртиньяк. Не говорил ли я тебе, — обратился он к Раулю, — что он обманул короля Филиппа и прикрылся именем Пуртиньяка, чтобы сделать это гнусное дело? Он хотел воспользоваться королевскими грамотами, чтобы проникнуть во дворец Саладина. Не говорил ли я тебе, что у него золото иверской царицы, и он ввел нас в заблуждение своей басней о свертке? Теперь понятно, почему он настаивал на личном свидании с Саладином. Этот предатель не постеснялся обмануть нас, скрыв свое происхождение и богатство!
Будучи сильно возбужден, Густав совершенно упустил из вида, что такое знатное лицо, как иверский посланник, могло обойтись без письма короля Филиппа и от имени своей царицы явиться к султану. Поглощенный мыслями о ларце с драгоценностями, он ухватился
Кроме того, он был так заинтересован возможностью нового обогащения через императора Исаака, что не стал расспрашивать Лазариса ни про иверскую царицу, ни про ее посланника и не обратил внимания на явное противоречие между тем, что они слышали от Пуртиньяка, и тем, что говорил Лазарис. Не успев продумать как следует сообщение Лазариса и понять нелепость его предложения, Густав еще более запутал дело, сосредоточив все внимание на Пуртиньяке, и тем самым окончательно ввел в заблуждение как Лазариса, так и Рауля.
— Ужели Пуртиньяк обманул нашего короля? Ужели он пробрался в наши ряды, чтобы предать нас султану? — безостановочно повторял Рауль. — Подобное вероломство должно быть наказано! Но смотри, грек, если ты лжешь — ты испробуешь моего меча!
Лазарис видел по лицам своих собеседников и по их взволнованным жестам и возгласам мог судить, что предположение его оправдалось, и он, наконец, нашел того, кого искал: иверского царевича! Он не удивился, что Сослан скрывался под чужим именем и оказался в стане крестоносцев, так как иного пути попасть к султану у него не было.
Густав успел быстро оценить и взвесить все значение услышанного и с присущей ему деловитостью начал допрашивать грека:
— Хотел бы я узнать, — из каких соображений император стремится получить заложником посланника великой царицы, слава о которой идет по всему Востоку?
Лазарис, вероятно, ожидал этого вопроса, так как без замедления ответил:
— Да будет известно вам, храбрые рыцари, что у царицы Тамары в Иверии находятся заложниками два юных принца царской крови, и император ничего больше не желает, как получить их обратно. Но царица Тамара отказалась выполнить его желание. Имея заложником ее доверенное лицо, Исаак надеется склонить ее к уступчивости и получить в обмен на него двух принцев.
Рауль с недоумением слушал грека, не зная, в какой степени можно доверять ему, но остерегался излишней болтливостью раздражать Густава. Он с любопытством смотрел на приятеля, стараясь угадать, что он может предпринять в таком трудном и запутанном деле.
Между тем Густав впал в глубокую задумчивость, искренне дивясь тому невероятному обстоятельству, что этот «дурень», как он назвал Пуртиньяка, отдавший им собственными руками, без всякого насилия ларец с драгоценностями, вдруг оказался таким важным лицом, что они могли вторично заработать на нем хорошие деньги. Мысль о подобной возможности усиливала интерес Густава к предстоящей сделке, и он уже решил пойти на сговор с Лазарисом, затребовав с него большую сумму денег. Он мысленно взвесил все обстоятельства: если император Исаак дорожил своими принцами, — что он дорожил ими, было бесспорно, — то он даст хороший выкуп за Пуртиньяка, и они могли бы таким образом вторично обогатиться за счет последнего, — случай совершенно небывалый в богатой практике Густава! Кроме того, они навсегда освобождались от свидетеля их не особенно честного поступка и становились законными обладателями драгоценного ларца, и никто никогда не мог бы посягнуть на их достояние.
Эти глубокомысленные размышления Густава были прерваны неожиданным восклицанием Рауля:
— Что касается меня, то я бы был рад отделаться от этого грубияна и скорее вернуться в Акру!
Испугавшись того, что коварный грек истолкует слова Рауля в желательном для себя смысле и захочет обсчитать их, Густав гневно посмотрел на своего приятеля и сурово остановил его.
— Разве ты забыл про поручение, данное нам королем Филиппом? Если для Исаака важно получить заложником доверенное лицо царицы Тамары, то Филипп, как тебе известно, дорожит этим рыцарем. Нет, благородный Лазарис, — обратился к нему Густав, — твоя просьба не может быть исполнена! Мы не желаем быть в ответе перед нашим могущественным монархом и должны выполнить его поручение.