Тамара и Давид
Шрифт:
— В один день мы из бедных рыцарей превратились в знатных князей, которым могут позавидовать даже храмовники! Вот что получается, когда счастье соединяется с умом, а доблесть подчиняется рассудку!
Он достал ларец и хотел насладиться блеском драгоценностей, но Рауль, озабоченный предстоявшей отправкой Пуртиньяка, остановил его:
— Золото не уйдет от нас, а Пуртиньяк может скрыться, почуяв опасность, нависшую над его головой. От этого изменника следует скорее освободиться, так как он может предать нас сарацинам и разрушить все наши планы.
Густав
Франкские рыцари с интересом осматривали мнимого слугу, удивляясь, как они вначале не заметили его привлекательной и изящной наружности, горделивой осанки и всей благородной манеры держаться. Теперь все это настолько ярко бросалось им в глаза, что они окончательно уверились в правильности слов Лазариса и приняли Гагели за то лицо, которое искал император Исаак.
Рауль прервал молчание, которое могло показаться странным Пуртиньяку и, стараясь сохранить непринужденность и поддержать начатую игру, весело сказал:
— Ты можешь быть доволен! Желание твое исполнилось. Ты отправишься сейчас к Саладину и будешь иметь с ним свидание.
Гагели был так удивлен этим известием, что в первую минуту подумал, что это — шутка, придуманная рыцарями для своей забавы. Он молча посмотрел на Густава, который считался руководителем посольства, направленного к Саладину.
Найдя, что Рауль сделал это сообщение несколько преждевременно, Густав решил произвести небольшое испытание.
— Как добрый слуга ты получишь награду за свою верность. Но прежде чем отправить тебя к Саладину с письмом, нам необходимо знать подлинное твое имя. Иначе султан может счесть нас за обманщиков, а короля — введенным в заблуждение. Кто ты? И какому принадлежишь народу?
— Я от вас и не хочу скрывать, благородные рыцари, ни своего имени, ни происхождения. Меня зовут Гагели. Я принадлежу к знатному роду иверских дворян, верноподданный великой царицы Тамары.
— Напрасно ты раньше притворялся простачком, — не утерпел Рауль, который не мог забыть своего первого объяснения с ним, — если ты такой же рыцарь, как и мы, тебе не следовало обманывать нас, а объяснить честно, чтобы мы знали, с кем имеем дело. Особенно плохо то, что ты скрыл правду от короля Филиппа.
— Его величество знает правду, — живо возразил Гагели, — и от него ничего не скрыто! Ему было угодно причислить меня к своей армии под именем Пуртиньяк, и он повелел мне не разглашать этой тайны.
Рыцари переглянулись между собой. Действительно, Гагели являлся знатным лицом и скрывал свое происхождение по каким-то важным и известным только королю Филиппу государственным соображениям. Боясь, что Рауль по своему подвижному и своенравному характеру проникся расположением к иверскому рыцарю и откажется отправить его к Лазарису, Густав решил прекратить опасный разговор.
— Надобно выполнить главное, ради чего мы приехали сюда, — произнес
Гагели испытующе посмотрел на Густава, решая про себя, не скрывается ли за его словами какая-либо хитроумная ловушка.
— Я еду с тобой, тебе нечего беспокоиться, — заявил Рауль с гордостью, исключавшей возможность коварного замысла, — никогда еще в этой стране не были нарушены правила гостеприимства, и Саладин первый подает пример своим подданным.
Густав обеспокоился неожиданным решением Рауля и не согласился с ним. Он хорошо знал, что Рауль был доверчив и мог по дороге наболтать Пуртиньяку много лишнего. Эта болтовня испортила бы все дело и раскрыла прежде времени их планы. Но Рауль вдруг заупрямился и ни за что не хотел отказываться от своего намерения провожать иверского рыцаря.
— Из нашей свиты больше некому сопровождать его, — решительно заявил Рауль. — Как тебе известно, вопрос очень серьезный. Кому можно поручить дело, которое мы обязались сами с тобой выполнить? Только тебе и мне!
Гагели понял заявление Рауля, как желание лично передать султану выкуп за пленника и тем заслужить похвалу от своего монарха. Не подозревая о каком-либо умысле с их стороны, Гагели с радостью изъявил согласие ехать к султану и, взволнованный, вышел из комнаты, трепеща при мысли, что через самый короткий промежуток времени выяснится, наконец, судьба Сослана.
ГЛАВА IV
Утро в Дамаске всегда было ясное, веселое и солнечное. В этот день оно казалось особенно ярким и ослепительным, лучи солнца залили своим блеском весь город, рассыпаясь миллионами искр на бело-розовых зданиях, на зеркальной поверхности бесчисленных озер и водоемов. Воздух был наполнен ароматом роз. Знаменитая фиалковая долина, сады и рощи цвели и благоухали. Казалось, что наступил праздник весны, и все кругом сияло, ликовало и веселилось.
Сослан забылся только под утро в легкой дремоте и быстро пробудился, увидев вошедшего эмира. Царевич почувствовал, что наступил тот желанный день в его жизни, когда он мог преодолеть, наконец, свою печальную судьбу и вернуться победителем в Иверию. Хотя он весь был устремлен к одной цели и думал только о предстоящей встрече с Саладином, тем не менее, он прежде всего осведомился: какие вести принес ему невольник? Что он узнал о его друге?
Эмир нетерпеливо поведал ему:
— Сей невольник весьма искусен в подсматривании и выслеживании тайных врагов. Он умеет неслышно входить в дома, видеть глазами больше, чем мог бы слышать ушами, и угадывать по движениям, о чем говорят или что хотят сделать люди. Отправившись по моему приказанию в дом, где остановилось греческое посольство, он проник в помещение, и вот что представилось его глазам.