Тамара и Давид
Шрифт:
В комнате находилось несколько хорошо вооруженных греков, переодетых сарацинами. Среди них было двое франков, из которых, надо полагать, один был твой приятель. Они сидели и мирно беседовали. Греки в сарацинском одеянии тоже переговаривались между собою и, очевидно, кого-то ждали, так как не приступали ни к каким действиям. Затем они поднялись и предложили франкам идти за собою, причем сделали знак, чтобы один из франков остался, а другой последовал за ними. По описанию, надо думать, твой друг, хромой рыцарь, должен был идти за ними, но в это время невольник заметил, что из соседней комнаты кто-то выглянул в дверь, но так, что присутствующие его не видели; затем дверь раскрылась, явился
«Ведите нас к Саладину! Мы должны освободить моего господина!» Надо думать, что твоему другу не угрожает опасность и он приехал сюда, чтобы выкупить тебя у султана. Поэтому тебе не следует убиваться о нем. Собери свои мысли, чтобы в достойном виде предстать перед нашим великим повелителем.
— Клянусь жизнью, я не испытывал никогда большего волнения, чем сейчас, когда слушал твой рассказ. Что сталось с моим другом? Куда они повели его? От Лазариса нельзя ждать ничего хорошего.
— Потерпи немного и ты все узнаешь. Ты должен вначале получить свободу, а затем думать о своем друге. Нельзя забывать о главном, к чему ты стремился столько времени.
— Ты прав, — согласился Сослан, несколько успокоившись. — Я готов слушать тебя. Поведай, как мне вести себя, чтобы не разгневать султана?
Эмир, довольный его скромностью, счел нужным дать своему пленнику некоторые наставления.
— Ты идешь к царю царей, который, подобно облакам, низводит свои щедроты на народы, ему подвластные. Человеколюбию его нет предела, но бойся навлечь на себя его гнев, особенно в делах веры. Как истый служитель пророка, он не терпит ничего противного вере и торжеству ислама. Он низвергает в бездну всякого, кто усомнится в его победе над неверными и захочет поколебать его могущество на Востоке. Соблюдай эти правила и ты можешь снискать его благоволение!
Сослан не мог не быть признательным эмиру, который, несмотря на свой веселый и живой нрав, с такой мудрой дальновидностью предупреждал его о характере султана, чтобы он избежал опасного столкновения с ним и не раздражал своими суждениями во время беседы.
Они отправились во дворец в тот утренний час, когда султан, вернувшись из мечети, приступил к делам управления, принимал гостей и посольства, прибывших из далеких стран, и отдавал распоряжения своим эмирам.
Сослан заметил, что эмир был озабочен и, вопреки своему обыкновению, молчалив, видимо, тревожась за исход предстоявшего свидания. Он думал о чем-то большом и серьезном, что нельзя было в такой момент довести до сведения Сослана. Эмир не желал обременять его новыми огорчениями и лишать бодрости, необходимой для беседы с Саладином.
Роскошный дворец султана был окружен телохранителями, вооруженными с ног до головы. Яркого цвета ткани служили им одеждой, а на некоторых из них были платья из серебряной и золотой парчи; зеленые чалмы их были украшены перьями и драгоценными каменьями; рукоятки и ножны сабель и кинжалов стальных, с чернью, сверкали золотом и серебром. Эта блистательная стража мерно расхаживала возле дверей дворца, внимательно осматривая гостей, проходивших в переднее помещение, откуда они получали доступ и во внутренние покои дворца. Сослан с эмиром прошли густым разросшимся
Несмотря на великолепие сада, Сослан не задержал на нем своего внимания, будучи исполнен тревожного желания скорей увидеть султана и выяснить, что ожидает его в будущем. Он сказал себе: «Пока я нахожусь пленником и разлучен с моим другом, солнце для меня не светит, мрак покрывает мою душу».
В полном безмолвии вступили они во дворец Саладина и, пройдя сквозь многочисленный отряд стражи, очутились, наконец, в приемном зале. Здесь собрались иноземные посольства, мусульманские владетельные князья и духовные лица, одетые с восточной роскошью и как бы выставлявшие напоказ свои драгоценности.
Усталый и возбужденный от необычных и резких впечатлений Сослан с достоинством прошел мимо свиты султана и остановился на месте, указанном ему эмиром. Он с любопытством осмотрел просторный зал, больше напоминающий своим убранством молитвенный дом, чем жилище знаменитого завоевателя Востока. Темные стены с надписями из корана, скромная мебель из черного дерева, отсутствие украшений и орнамента указывали на стремление султана к суровой аскетической жизни.
Строгая тишина в зале прерывалась лишь молитвенными возгласами имамов и вздохами гостей, которые тяготились набожностью султана, стремились скорей закончить официальные переговоры с ним и на досуге проводить все свое время, наслаждаясь жизнью в Дамаске. Сослан уже готовился предстать перед Саладином, как его взгляд приковали двое людей, уединенно сидевших в противоположном конце зала. Они внимательно следили за проходившими гостями, изредка обмениваясь между собой короткими, едва слышными фразами. Давид заметил пристальный взгляд, направленный на него, и тотчас узнал Мурзуфла, который, очевидно, был предупрежден о пребывании в Дамаске иверского царевича. Мурзуфл с насмешливой бесцеремонностью рассматривал его, а затем, будто что-то выяснив для себя, перевел взгляд на эмира.
Присутствие Сослана во дворце султана вместе с эмиром и в такой час, когда он принимал особенно почетных гостей, видимо, противоречило сложившимся мыслям и предложениям Мурзуфла. Он не мог сдержать своего удивления и начал оживленно что-то говорить, обращаясь к сидевшему рядом с ним греку.
Сослан с трудом выдерживал присутствие Мурзуфла и хотел прямо направиться к нему. Эмир остановил его, предупредив, что встреча с греком по горячности его нрава может привести к столкновению, он рискует быть удаленным из дворца и лишиться свидания с султаном.
— Лазариса нет, — в волнении прошептал Сослан. — Что бы означало его отсутствие?
Не успел эмир высказать ему своих соображений, как показался султан в сопровождении большой свиты; по залу пронесся восторженный шепот, тотчас сменившийся глубоким и почтительным молчанием. Мусульмане склонились виц, приветствуя своего повелителя. Иноземные посольства выразили ему почтение по обычаям и этикету своей страны, признавая в нем человека, прославленного в боях, мудрого в управлении и снисходительного к своим противникам.
Его поступь, вид, движения, особенно лицо, худое, изможденное, но озаренное блестящими умными глазами, ясно обозначали в нем человека, призванного совершать великие деяния и прекрасно понимавшего свое жизненное назначение. Величавость его облика умерялась простотой и скромностью; сознание достоинства смягчалось строгой набожностью, а присущий ему фанатизм освещался милосердием и сострадательностью. Все это вместе взятое неизмеримо возвышало его в глазах мусульман, видевших в нем несокрушимый оплот ислама.