Тамара и Давид
Шрифт:
Вероятно, сам Густав не ожидал, что придуманная им ложь окажется такой удачной, что Сослан сразу поверит в искренность его слов и прекратит свои домогательства. Взволнованный одним только упоминанием имени Тамары, которое, по его мнению, никогда бы не мог произнести Густав, если бы не слышал его от Гагели, Сослан не обратил внимания на лживость данного объяснения, а принял его за истину и со свойственной ему прямотой протянул руку Густаву.
— Благодарю тебя, что ты разрешил мои сомнения, обрадовал меня сообщением, что мой друг жив и что его свобода зависит от моего прибытия к Лазарису. Клянусь мечом, что я немедленно это сделаю при первой же возможности! В моей душе живет раскаяние, что я мог заподозрить вас в гнусном предательстве и едва не обагрил свой меч кровью.
Искренность Сослана пристыдила Рауля; внутренне он возмутился поведением Густава, который не брезгал никакой ложью для достижения своих целей. Он уже готов был по-рыцарски обратиться
— Скажи мне, где находится мой верный слуга Мелхиседек? — спросил Сослан Рауля, но Густав, боясь затягивать опасную беседу, вместо него быстро ответил:
— Он уехал вместе с Пуртиньяком! Мой совет тебе: поспеши в Тир, пока еще Лазарис не уехал оттуда!
Он поднялся, коснувшись руки Рауля, как бы приглашая его следовать за собою.
— Мы сильно задержались здесь, — высокомерно заявил он, — хотя обязаны были по приказанию короля немедленно явиться к герцогу Леопольду Австрийскому для выполнения его поручений! — и с учтивой любезностью простился с Сосланом. Но Рауль, не ожидавший такого скорого и удачного исхода беседы, стоял в оцепенении, не двигаясь с места.
Они подошли к дверям, где стоял Невиль. Густав пояснил ему, что они дали все требуемые от них сведения, и иверский рыцарь не имеет к ним претензий. Сослан, сильно возбужденный всем тем, что узнал, не успел достойным образом оценить свою беседу с франками и думал о Тамаре, о тех известиях, какие соблазнили Гагели ехать за Лазарисом, и спокойно отнесся к их уходу. Он очнулся от своих дум в тот момент, когда к нему подошел Невиль и сказал:
— Если вы чем-либо обижены рыцарями или вас не удовлетворило свидание с ними, вы можете изложить королю свои жалобы.
— У меня нет жалоб, и я вполне удовлетворен тем, что слышал от них, — лаконично ответил Сослан и тотчас отправился домой, отказавшись от услуг Невиля, который, провожая его, произнес загадочную фразу:
— Приготовьтесь, храбрый рыцарь, выдержать испытание, которое не многим смертным под силу.
Напутствуемый этим торжественным, но несколько мрачным предупреждением Сослан медленно ехал на коне, думая о словах Густава. В тишине, среди ночного мрака свидание с франкскими рыцарями представилось ему совсем иным, чем при первом впечатлении.
То, что вначале казалось ему бесспорным свидетельством, так как было связано с упоминанием имени царицы Тамары, теперь приобрело характер лживого измышления, тонко рассчитанного, чтобы ввести его в заблуждение. Указание на пребывание Лазариса в Тире, несомненно, звучало правдоподобно, так как Тир был подвластен Конраду Монферратскому, женатому на сестре Исаака, и был единственным городом в Палестине, где мог беспрепятственно обосноваться Лазарис и следить за своими жертвами. Теперь Сослан проникся уверенностью, что Лазарис завлек Гагели с целью заставить его, Давида Сослана, явиться к нему для спасения своего друга. Заманив таким хитрым путем обоих иверийцев, Лазарис, наверное, рассчитывал отправить их в Константинополь к Исааку. От Лазариса Сослан мысленно опять вернулся к франкам, вновь проверяя свою беседу с ними. Он не сомневался, что они были осведомлены о тайных намерениях грека и оттого так продолжительно и упорно отмалчивались; только под угрозой меча один из них сделал свое сообщение, которое он мог передать ему гораздо раньше. Сослан припомнил, с какой неохотой Густав принял его благодарности, как заторопился закончить беседу вместо того, чтобы подробно рассказать ему о Лазарисе, о схватке между ним и Раулем и об отъезде греков из Дамаска. Сослан невольно сравнивал их поведение, нарочитую развязность, вызывающий тон первого и молчаливую сдержанность второго, который, однако же, был зачинщиком ссоры при их встрече под Акрой. Сослан не мог не обратить внимания на то странное обстоятельство, что он видел в Дамаске с Гагели первого рыцаря, которого Невиль называл Раулем Тулузским, а сообщение о Лазарисе сделал второй, Густав Бувинский, оказавшийся более осведомленным, чем первый. Уклончивость и некоторая стеснительность рыцарей, явно избегавших говорить о Гагели, внушили Сослану непоколебимое убеждение, что франки имели гораздо более подробные сведения, чем они сообщали в беседе с ним, стремясь к сокрытию истины, а никак не к ее раскрытию.
Одно не было понятно Сослану: откуда Густав мог узнать про царицу Тамару? Он не мог представить также, каким образом Гагели мог довериться им, когда осторожность и предусмотрительность не покидали его в самых опасных обстоятельствах, и когда при нем находился Мелхиседек, один из опытнейших и мудрейших советчиков?!
Но быстро в сознании блеснула яркая мысль, сразу осветившая ему непонятное поведение франков. Они не могли не знать, находясь вместе с Гагели, что он вез Саладину ларец с драгоценностями, а если знали, то, несомненно, прежде чем запродать его Лазарису, они позаботились освободить Гагели от такой дорогой ноши
Придя к такому выводу, Сослан решил изловить рыцарей после турнира и силой заставить их отправиться вместе с ним в Тир, к Конраду Монферратскому. «Они продали Гагели, — заключил Сослан, — и они же должны вырвать его из неволи».
Не успел Сослан подъехать к своему дому, как мимо него стремглав, точно опасаясь погони, промчались два всадника. Сослан долго смотрел им вслед, охваченный раздумьем, он смутно догадывался, что то были Густав и Рауль, спешно покидавшие Акру, чтобы навсегда избавиться от преследования.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ГЛАВА I
Мелхиседек, испытанный в несчастьях и бедствиях слуга, не мог остаться равнодушным к уходу Гагели с Раулем Тулузским. Он был ему ненавистен, как и Густав, не только по своему гордому виду и надменному обхождению, но и по тому чудовищному поступку, какой они совершили с ними, отняв драгоценности. В глазах Мелхиседека они были хуже разбойников, так как те грабили открыто, а эти действовали скрыто, прикрываясь благородными побуждениями. Втайне он был уверен, что они никогда не вернут похищенные ими сокровища и ничего не сделают для царевича. Мелхиседек не отговаривал Гагели ехать к султану вместе с Раулем, так как от этого было в зависимости освобождение из плена царевича, хотя не ожидал больше ничего хорошего от франков и твердо решил неуклонно следить за всеми их действиями. Поэтому, когда Рауль с Гагели уехали, он переоделся арабом, захватил с собою оружие и деньги и направился вслед за ними. Он не отставал от них всю дорогу, подробно изучая местность, где они ехали, и тщательно приметил дом, где они остановились. Он видел, как кто-то проскользнул во тьме, вскарабкался на карниз и исчез в окне. Это обстоятельство еще более усилило подозрение у Мелхиседека. Он видел, что здесь готовится какое-то покушение на Гагели, и с жадностью следил за всем, что происходило перед его глазами. Хотя он опасался обнаружить свое присутствие и не отходил от стены, тем не менее от его взора не укрылась ни одна тень, мелькнувшая возле дома, ни один звук, доносившийся к нему сверху из окна, не миновал его уха. Неотрывно наблюдал он за всеми приходившими и уходившими, боясь потерять Гагели из вида. До его слуха вскоре долетела глухая брань греков, затем послышались яростные крики, и он ясно различил голос Гагели, который по-арабски громко крикнул:
— Ведите нас к Саладину! Мы должны освободить моего господина! Помните, что вы жестоко поплатитесь за обман. Хотя бы вы всю жизнь держали меня в заточении, вы ничего от меня не получите!
Затем послышался резкий крик, шум, чья-то фигура отделилась от окна и спрыгнула вниз, а через несколько минут вышел Рауль, вскочил на коня и ускакал, даже не оглянувшись на дом, где остался Гагели, видимо, стремясь скорей покинуть опасное место.
Мелхиседек некоторое время пребывал в неподвижности. Он думал про себя, как ему лучше поступить, чтобы вызволить Гагели из беды. Он не хотел попасть в руки греков и не хотел удаляться от этого дома, где могли произойти важные события. Он быстро постиг своим ясным и простым умом, что бесчестные франки, обокрав Гагели, захотели отделаться от него, а если он, Мелхиседек, будет так глуп, что обратится к ним за помощью, то они умертвят и его, чтобы не иметь лишнего свидетеля преступления. Но Мелхиседек хорошо понимал также, что если бы он сейчас по доверчивости бросился на помощь Гагели, то попал бы в ловушку к грекам и, лишившись свободы, не только не принес бы никому пользы, но сам бы нуждался в спасении и освобождении из плена. Таким образом, Мелхиседеку грозила двойная опасность: и со стороны греков, и со стороны франков. Поняв всю затруднительность своего положения, он решил скрыться от всех врагов под видом араба и тайно проследить, куда отправятся греки вместе с Гагели, а если будет нужно, то последовать за ними. В чалме, в зеленом полукафтане, подпоясанный кушаком Мелхиседек не мог быть никем узнан. Прокравшись к невольникам, караулившим дом и охранявшим греческое посольство, он быстро подкупил их деньгами и соблазнил всякими заманчивыми посулами. Он назвался купцом из Багдада, который ехал с товарами в Дамаск, но был ограблен по дороге. Невольники приняли его к себе, и он вызвался заменить их в ночную стражу, освободив от тяжкой обязанности бодрствовать и охранять гостей Саладина.