Танцуй, пока не убьют
Шрифт:
Закатный неба отголосок.
Как будто на глоток до дна
Плеснули красного вина.
Вот пионер. Из гипса он.
Разглядывай без риска.
С трубой, чтоб пал Иерихон
И взглядом василиска.
Мы были молоды тогда,
Как счастливы мы были.
Пятиконечная звезда,
И Ленин не в могиле.
Лишь смолкли мятежные скрипки,
И замерли вздохи валторн,
В тоске
Мы вышли и сели в авто.
И скорости пьяной крещендо
Нам не было силы унять,
Настолько обильно и щедро,
Искусства сошла благодать.
От бури мгла, на дубе цепь,
Вино на столике в графине.
У немца Германа есть цель —
Три карты бабушки-графини.
Волхвы свободным языком
Твоей кончины не предскажут.
Все будет так, как карта ляжет,
А памятник уже потом.
Куда деваться, в страшной думе я,
От межсезонного безумия,
От тяжкой муки полнолуния,
От грома – молний первых гроз,
От аллергического тополя,
От невротического Гоголя,
От поэтичного некрополя
Овидия «Метаморфоз».
Природа мысли суетна и странна.
Роятся параллельно и нежданно
Сны разные – свод разума дал течь.
Офелия и тысячами братья,
Гвидон и Бабариха, баба сватья,
И Крым, его гористые объятья,
И Южного креста над ним распятье.
Зачем они? Игра не стоит свеч.
Какой такой песчинкою прибоя
Судьба определила нас с тобою,
Чтобы до срока в жизни уберечь?
Нас смяли, нас почти что взяли в плен.
Прожившие свободными с пеленок,
Теперь мы разложение и тлен,
Мы кораблекрушения обломок.
За новою добычей гончий пес
Шлагбаумом вытягивает выю
Не зная ни пощад, ни передоз,
И держат высь орлы сторожевые.
Остерегайся злого умысла,
И вероломством не греши.
А то бы как не пригорюнился
Веселый нрав твоей души.
Блуждают песни неприкаянно,
Не в силах отыскать певца.
А где твой брат – спроси у Каина,
А лучше – у его отца.
Какое печальное эхо
Родил во мне сумрак ночной.
Мне снилось, что я переехал,
Что я не остался с тобой,
Что вдаль простиралась дорога,
Что думалось, мыслью скользя,
Что всюду мы ходим под Богом,
И что заблудиться нельзя.
Весь молодой, неугомонный,
Астральный
Рудольф Нуреев, лик иконный,
Витает рядом в свете дня.
Ему и памятник в Казани,
На гроб на кладбище цветы,
И наплевать, что рассказали
Про субкультуру наготы.
Потомок Чингисхана, вроде,
Принц крови с гордой головой.
И, говорят в честном народе,
Теперь уж точно не изгой.
Смешалось всё, как у Облонских,
И Пастернак, и Заболоцкий,
И рикошетом по вискам,
И Гумилев, и Мандельштам.
И в переулочках московских,
И Ахмадулина, и Бродский,
И ни на выход, ни назад,
И листопад, и листопад.
Нас было много, цифра веская,
Почти несметное число.
Но вычитанье жизни резкое
Внезапно лучших унесло.
Перемести места слагаемых,
Их сумма будет неизменна.
Пути судьбы непознаваемы,
Хотя просты и откровенны.
Но ни хореем, ни анапестом,
Ни амфибрахием, ни ямбом
Не перепишешь песню начисто.
Категорически и явно.
Мораль моя и ценность интеллекта
Рождаются из моего нутра.
Как четкий абрис Невского проспекта
Родился только волею Петра.
А если ты случайно недалекий,
Тебя в Спинозу с боем не развить.
Белеет парус, парус одинокий.
И никаким другим не может быть.
Не в небе ясным соколом
А все вокруг да около,
Где все как будто близкое,
Тут рядышком почти.
Но нас зовет далекое,
Где баобабом брокколи,
Где клавикорд с арфисткою.
Свят. Господи, прости.
Одичало стоит Грибоедов
На бульваре у Чистых прудов,
Где тинейджеры вместо обеда
Делят чипсы и водку Smirnoff.
Не расскажет мой преданный сервер,
Будто клятва сковала уста,
Как мы пили портвейны на сквере,
Под угрозой мента из куста.
Если спросит парнишка безусый:
Неужели и вы, господин?
Я отвечу тому карапузу:
Да, конечно. Не ты же один.
Не для наград и контрибуций.
Мы все должны сюда вернуться,
А чтоб взглянуть с особой грустью,
Как георгин бутон распустит.
Без мысли – близко иль далеко,