Танцуй, пока не убьют
Шрифт:
Ни веселия нет, ни покоя.
Только ветер взвывает натужно и зло,
Низким тембром, как голос гобоя.
Я тебя не бужу, ты меня не буди,
Никого не буди, Бога ради.
Слышишь – ветер ночами гудит и гудит,
И налетами наледи гладит.
VENI, VIDI, VICI.
Помирать пора.
Пусть придет проститься,
Кто был люб вчера.
Рики-Тики-Тави.
За окошком
Вот примерзнет ставень,
И окончен век.
Когда подует ветер с севера,
И станет сильно холодеть,
Я окончательно уверую,
Что очень можно умереть.
А то живешь необязательно,
Жизнь подрубая на корню.
Глубин морщин не скроешь шпателем,
Как под одеждой грустных ню.
Тогда был серенький рассвет и день угрюмый.
Мое явление на свет не стало бумом.
Фейерверков не было, ракет, излишков шума.
Что убиваться? Нет – так нет, потом подумал.
Бывали весны на дворе, стояли стужи,
Я дорастал до цвета лет, стал зрелым мужем.
Как чукче северный Борей, так я был нужен.
Пиши анапестом, хорей, мы это сдюжим.
Мой час – одиннадцатый полдень октября.
Как листья клёна нынче пламенем горят!
Великолепием багряного цветут,
Хотя и ведают, что скоро опадут.
Какое печальное эхо
Родил во мне сумрак ночной.
Мне снилось, что я переехал,
Что я не остался с тобой.
Что вдаль простиралась дорога,
Что думалось, мыслью скользя,
Что всюду мы ходим под Богом,
И что заблудиться нельзя.
Остриженные наголо,
Пока что не в снегу
В саду застыли яблони,
И я их стерегу.
Обычное безветрие,
Предвестник снежной бури,
Простерлось километрами,
По всей клавиатуре.
Но вскорости, наслышан я,
Снег встретит вся земля,
От ноты «до», что нижняя,
До верхней ноты «ля».
В низине, на краешке неба,
Остаточным светом горя,
Уходит в туманную небыль
Ещё один день ноября.
И белые телом березы
Пока догорала заря.
Теперь, как седые вопросы,
В холодном луче фонаря.
Довольно равнодушно и без зависти
Я глажу перламутровые завязи
Печального осеннего цветка.
Вот так бывает – вырос и отмучился,
А мы ещё не знаем,
Поскольку неизведанно пока.
С.Е.
Не поспешай, куда так скоро?
Кто отнимает жизнь мою?
Ещё станцует Айседора,
Ещё я песню допою.
Из сундуков какой Пандоры
Пришло к поэту смерти зло?
Судимый строго резонером,
Зато оплаканный зело.
Казалось – листья падают,
Невелика потеря.
Но можно листопадами
Отрезки жизни мерить.
Есть разные излучины
В течении реки.
А годы наши лучшие
Меж ними островки.
Смятенье осени нагрянуло.
Её пора, не обессудь.
И переливами багряными
Ничуть не красит жизни суть.
То межсезонная ревизия,
С учетом каждого листа,
Как очистительная миссия
Самой природой начата.
Я расстояния раскручивал
По беспросветной целине,
Чтоб не угаснуть солнца лучику,
Что всё горел, горел во мне.
Как перо, обломившись в руке,
Так, ушедшую жизнь догоняя,
На подножку вскочил налегке,
А меня уронили с трамвая.
Я сказал им – мой дом вдалеке,
У меня остановка другая.
Но мой голос заглохнул в тоске
И меня уронили с трамвая.
Отпусти, боль тупая в виске,
Мне бы ехать от края до края.
Только слышится в каждой строке,
Что меня уронили с трамвая.
По Мясницкой по улице Кирова,
Нога за ногу еле впопад,
Нараспашку душой иду с миром я,
Мне не Киров ни мясо не брат.
И Садовым кольцом опоясанный
Задержусь возле Красных ворот.
Пусть погода сегодня не ясная,
Но я слышу, как сердце поет.
Воистину бедствие – грозы,
Над нашею грешной землей.
Июль разнолик и нервозен,
Ни с кем не сведен в симбиозе,
И сам недоволен собой.
Кругом откровенное плохо,
Размаха не видится крыл,
Закат, что оскал скомороха,
И Петр и Павел со вздохом
День светлый на час сократил.
Мир рушился со скрежетом по швам,
Я вышагал бульвара утлый остров.
Как парус на маяк, легко и просто,
Я двинулся к надменно ждущей вам.