Танцующая на лепестках лотоса

Шорс Джон

— Разве ты не слышала разговоров о кхмерах, прячущихся в джунглях? Нам нужно только сбежать к ним.

— Нет, он убьет нас.

— Убьет, если поймает. Но змеи не такие умные, какими кажутся на первый взгляд. Даже ребенок может убить змею мотыгой на длинной ручке.

Тида покачала головой, а Воисанна обхватила лицо подруги своими ладонями.

— Ты должна оставаться сильной, Тида, — сказала Воисанна. — Когда бываешь с ним, делай вид, что сломлена, что предала меня. Но внутри оставайся сильной. И верь в себя, верь

в свое свободное будущее, без него.

— Я не могу.

— Нет, можешь. Можешь и должна. Ты уже и так столько всего пережила и выдержала. Так что еще какие-то несколько недель ничего уже не изменят.

— Я… Я просто…

— Послушай меня. С тобой он расслабляется. С нами уже нет стражников, когда мы купаемся. Мы более свободны и в своих передвижениях. Мне кажется, что его тщеславие, его уверенность в том, что ты испытываешь страх перед ним, дают нам шанс. Я разработаю план. Ты будешь терпеть его, а я буду готовить план. И в один прекрасный день все это станет для нас очень и очень далеким воспоминанием.

Тида кивнула и положила голову на плечо подруги. Воисанна крепко обняла ее, внезапно ощутив ответственность за судьбу этой женщины; это навело девушку на мысль о том, что должны были чувствовать ее отец и мать. Воисанне была доверена роль защитницы, потому что Тида оказалась недостаточно сильной, чтобы защитить себя, равно как и Чая, которая никогда не сможет сбежать от своих хозяев без ее помощи.

Воисанне предстояло вести их за собой, хотя для этого ей не хватало опыта. Она была слишком молодой и недостаточно мудрой. Даже перед свадьбой она чувствовала себя маленькой девочкой.

Но сейчас она стала взрослой женщиной. И должна была действовать соответствующим образом.

* * *

Прак сидел подле Вибола и ел недавно выловленного окуня, приготовленного матерью на костре и приправленного лимонным сорго, которое она нашла на берегу озера. Мясо окуня было сочным и сытным. Прак ощущал, как с каждым кусочком у него прибавляется сил. Вибол почти ничего не ел, хотя окуня, приготовленного матерью, очень любил. Его глаза, да и все лицо все еще были заплывшими от побоев, и челюсть сильно болела, когда он двигал ею.

Прак редко видел Вибола таким притихшим. Он пытался развлечь брата шутками, воспоминаниями и даже разговорами о мести. Но Вибол оставался молчаливым и лишь ворошил палочкой угли, глядя на всполохи умирающего огня.

Пламя напоминало Виболу о его страданиях, о том, как он молил чамов смилостивиться над ним, когда они привязывали его к свае, глубоко забитой в дно озера. Они смеялись над его мольбами, прерываемыми всхлипываниями, вновь и вновь осыпали его ударами. Когда он уже был надежно привязан, один из чамов помочился ему на голову, вызвав взрыв хохота у смотревших на это воинов.

Хотя Виболу хотелось снова начать перешучиваться с Праком, как прежде, он этого делать не мог, потому

что чувствовал себя маленьким и беспомощным. Он обозвал отца трусом, но трусом оказался он сам. Это он проливал слезы перед врагами и молил их о пощаде, как малое дитя.

Прак продолжал говорить с ним, но Вибол не слушал его. Он взглянул на своих родителей, которые стояли на берегу и, похоже, о чем-то спорили. Только теперь он понял, почему его отец так возражал против того, чтобы они дрались с чамами. Его отец был неправ, что не стал защищать свою родину, но зато был прав в другом, считая, что им не хватит сил победить чамов.

Вибол до сих пор хотел прогнать врага из Ангкора, но понимал, что это невозможно. Находясь в лагере, он видел тысячи воинов, несметное количество продовольствия, бесконечную вереницу лодок, постоянно причаливавших и отходивших от пристаней. Чамы пришли в Ангкор надолго. И биться с ними означало одно — смерть.

Сидя на бревне, Вибол заерзал, и от этого движения тело его пронзила острая боль. Он скривился, едва сдержав стон. Прак спросил, что случилось, но он только покачал головой:

— Чамы… они никогда не уйдут.

Прак положил на тарелку недоеденную рыбу.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что… я сужу по содержимому их лодок. — Усилием воли Вибол унял дрожь в своей руке, начавшуюся при воспоминаниях о чамских лодках и собственных криках. — Сюда приезжают женщины и дети, — тихо сказал он. — И они не стали бы привозить сюда семьи, если бы не собирались тут оставаться.

Ветер собрался с силами и зашелестел близлежащими кустами. Дым пахнул в лицо Праку, и он отодвинулся влево, к букету цветов, который их мать поставила в глиняный кувшин.

— Что они с тобой сделали, Вибол? Расскажи мне.

Вибол отвернулся, не обращая внимания на дым, разъедавший глаза.

— Нам никогда не победить их.

— Но до этого мы думали, что им нас никогда не одолеть. Почему же судьба не может снова благоволить к нам? Почему мы не можем…

— Потому что они сильные, а мы слабые!

Прак начал засыпать затухающий костер песком; дым в последний раз поднялся облаком, а потом рассеялся.

— Может быть, они и сильные, — наконец сказал он. — Но я думаю, что они все-таки глупые. А с сильным дураком всегда меньше мороки, чем с умным слабаком.

— Это мы, что ли, умные? Горстка бедных рыбаков? Мне они мочились на голову, а ты ничего не видишь. Так что же, они должны жутко нас с тобой бояться?

— А далеко увело тебя твое хорошее зрение? Возможно, Вибол, если бы ты на самом деле был слепым, все было бы намного яснее для тебя. Может быть, ты…

— Значит, это тебе сейчас все ясно? И ты знаешь, что нам всем делать?

— Знаю.

— Да ничего ты не знаешь!

Прак заметил, что родители двинулись в их сторону, и сделал им знак, чтобы они пока не приближались.