Танец духов
Шрифт:
Никому не хотелось ставить на кон свою карьеру, давая письменное согласие на то, чтобы подозреваемому прищемляли дверью яйца.
После Абу Греба сверху пришли новые инструкции насчет строгости допросов. Читая их, Андреа не знала, смеяться или плакать. Пытки по-прежнему разрешались… было только запрещено делать арестованным больно. Пугать — пугай, а рукам воли не давай!
Главной мерой воздействия инструкция называла «создание дискомфорта» (ах, как умеют выражаться чиновники — никакой писатель не переплюнет!). Инструкция не возражала даже против «предельного дискомфорта». Однако этот
Андреа по опыту знала, что по-настоящему сильного человека криком и обещанием пытки не возьмешь. Иногда ломает хорошо продуманное унижение, порой срабатывает угроза убить или искалечить близких. Но все эти изысканные «дискомфорты» если и дают результат, то лишь после недель или месяцев изнурительных усилий. А когда нужно выколотить информацию по-быстрому, тут, благодарение Богу, есть страны вроде Малайзии, которые не торопятся подписать протокол ООН о запрете пыток. Если малайская полиция предпочитает по старинке вбивать под ногти заключенных осколки стекла или бамбуковые иглы — это их внутреннее дело. До тех пор пока Андреа не переступила порог пыточной камеры, а только стояла в дверном проеме, ЦРУ вправе формально утверждать, что не имело ни малейшего отношения к безобразиям допроса с пристрастием.
Ничто не бесило Андреа так, как высокоумные дискуссии об эффективности пыток. Сенатор Маккейн упрямо стоял на том, что мучительство никогда не дает нужного результата. Андреа могла бы опровергнуть это в два счета: достаточно продемонстрировать сенатору записанные на видеопленку допросы времен Вьетнамской войны. Да и ее личный опыт показывал, что пытка — наикратчайший путь из пункта «Сдохну, но ничего не скажу!» в пункт «Что вам еще рассказать, лишь бы не сдохнуть?»
«Поганые либералы, — сердито думала Андреа, — разводят турусы о неэффективности пыток, потому что бздят сказать правду сентиментальным избирателям».
Андреа устала от лицемерия политиков. Будь пытка действительно бессмысленной и практика доказывала бы это снова и снова, разве стало бы ЦРУ глупо подставляться и требовать для себя исключения из правил? По всему миру пытают — и везде с максимальным коэффициентом полезного действия. Под пыткой человек быстро отвыкает рассказывать сказки — если ему на деле доказать, что после проверки за каждую ложь он будет жестоко наказан.
Единственная проблема — всегда наступает момент, когда у пытаемого кончается информация, а пытка продолжается. И тогда люди действительно несут невесть что, лишь бы остановить мучения, хотя бы на время. У опытного следователя должно хватать ума вовремя остановиться и не доводить заключенного до необходимости клясться, что это он убил Джона Ф. Кеннеди — сразу после того, как поджег рейхстаг.
Из лифта Банерджи и Андреа вышли в длинный широкий коридор. Лампы дневного света, стены веселенького цвета… немного похоже на больницу. Только люди сюда приходят здоровыми, а отсюда их выносят едва живыми или в мешке для покойников.
Навстречу встал из-за стола
— Не волнуйтесь, яраспишусь, — шепнул Банерджи.
Андреа ответила благодарной улыбкой. Зубы у нее были ровные, белые, один к одному. И улыбка делала лицо еще красивее. Банерджи про себя вздохнул: «Какая женщина!»
Банерджи посмотрел на часы, поставил время и свою подпись и в графу «заключенный» вписал «Фарис».
— Комната одиннадцать, — сказал дежурный. — Я скажу доктору Наджибу, чтоб шел к вам.
Они зашагали в указанном направлении.
У распахнутой двери одной из комнат солдат в камуфляжной форме никак не мог протолкнуть внутрь широкое инвалидное кресло. Банерджи подскочил помочь. В кресле полусидела-полувисела женщина со скованными за спинкой руками. Подбородком она касалась груди, и казалось, что она молится.
Когда дверь закрылась, Банерджи и Андреа двинулись дальше. Подземный коридор был на диво широкий — почти как в Лэнгли. И, как дома, тут тоже вдоль стены бежала цветная горизонтальная полоса. Желтая, шириной дюймов шесть. Смысл ее был тот же, что и у полос в штаб-квартире в Лэнгли: она наглядно показывала уровень допуска. Если у тебя, к примеру, красный пропуск, а полоса голубая — тебя очень скоро и очень грубо остановят.
Перед входом в комнату номер одиннадцать Андреа в последний раз заколебалась. Переступив порог, она преступала закон. Из стороннего наблюдателя превращалась в активного участника.
«Оно того стоит!» — подумала Андреа и взялась за дверную ручку. Однако дверь открыть медлила, из опыта зная, что внутри крепко смердит. От страха люди потеют, от пыток — обделываются и мочатся. Хватает и других запахов. Ну и радостный пот палачей тоже не розами пахнет…
— Погоди секундочку. — Андреа достала из сумочки средство от насморка и прыснула себе в каждую ноздрю. Этому фокусу она научилась в колледже, когда по выходным приходилось подрабатывать в морге.
— Да, хоть и жарко, а такие сквозняки кругом, — сказал Банерджи, пряча улыбку.
Относительно небольшая комната смотрелась чистой, но пахло действительно не слишком приятно. В центре, облитый безжалостным ярким флуоресцентным светом, стоял металлический стол, к которому был привязан полуголый Хаким. Медсестра вводила питательный раствор в вену на его левой руке. Услышав шаги, Хаким поднял голову, но тут же бессильно уронил ее.
Из второй двери появился пожилой доктор. На его белом халате имелась карточка с именем; сейчас она была предусмотрительно залеплена бумажкой. Андреа приветствовала доктора Наджиба сухим кивком.
— Ну, как наш пациент? — спросил Банерджи.
— Жуткая бяка! — усмехнулся доктор Наджиб. — Ни в чем не признается!
— Что ж, — сказала Андреа, — похоже, нам придется дополнительно постараться.
— Постараемся, — отозвался доктор. — И конечно, получится. Только времени уйдет прорва. Крепкий орешек.
Последние два слова он шепнул Андреа в ухо.
Андреа нарочно громко повторила его слова:
— Говорите, крепкий орешек? А это мы посмотрим. — Она достала из сумочки ампулу и протянула ее доктору Наджибу. — Пробовали когда-нибудь?